«Фрам» в Полярном море (с иллюстрациями)
Шрифт:
Можно понять состояние человека, который придумал план, хотя бы самый безрассудный, когда он отправляется, чтобы выполнить его; конечно, он готов сделать все возможное для того, что рождено его мыслью. Но они – у них ведь нет такого ребенка – они со спокойной совестью могли бы воздержаться от участия в экспедиции, подобной этой. Какая надобность человеку жертвовать жизнью, рисковать гибелью здесь?
Нет, по такому пути бесцельно гнаться за медведем. И я плетусь по мокрой снежной каше обратно».
«Воскресенье, 24 июня. Годовщина нашего отъезда с родины. Северный ветер. Продолжаем дрейфовать на юг. Сегодняшнее наблюдение дало 81°41,7 северной широты; нельзя сказать, чтобы мы двигались с головоломной скоростью.
Длинный был год; много пережито тревог и разочарований, хотя мы и не прошли так далеко, как я предполагал.
Сижу
«Среда, 11 июля. Широта 81°18,8. Наконец-то снова южный ветер, и пришел конец нашему дрейфу на юг.
Теперь я почти тоскую о полярной ночи, с ее вечной сказочной игрой звезд, волшебными северными сияниями и луной, плывущей в темно-синем безмолвии. Это нечто, напоминающее мечту, взгляд, брошенный в туманную страну фантазии. Ночью не существует форм, не существует действительности, а только видение, сотканное из серебра и фиолетово-голубого эфира, поднимающегося от земли и пропадающего в бесконечности…
Но этот бесконечный день, чересчур реальный, навязчивый, не интересует меня больше и не манит из моей берлоги. И эта вечная неустанная спешка, переход от одной работы к другой; все надо сделать, ничем нельзя пренебречь; мелькают неделя за неделей, день за днем; рабочий день долог и нередко кончается далеко за полночь. Но через всё это проходит то же чувство неудовлетворенного стремления и пустоты, которого нельзя обнаружить перед другими. И подавить его подчас нельзя.
Говорят, что святые обретали душевный покой в пустыне. Здесь поистине достаточно пустынно, но покоя… нет, я его не знаю. Вероятно, мне не хватает святости…»
«Среда, 18 июля. До полудня ходил с Блессингом на прогулку, чтобы взять пробы бурого снега и льда и выловить из воды водоросли и диатомеи. Верхняя поверхность льдин почти повсюду грязно-бурого цвета; во всяком случае, бурый лед преобладает, тогда как чисто белые льдины, без следов грязно-бурого оттенка, редки.
Я предполагал, что своей коричневой окраской лед обязан организмам, обнаруженным мною прошлой осенью (в октябре) на молодом красновато-буром льду; но взятые мной сегодня пробы состоят главным образом из минеральной пыли с примесью диатомеи и других составных частей органического происхождения [214] . Те же результаты получил Блессинг, который взял несколько проб на поверхности льда в начале лета. Необходимо продолжить анализы льда и удостовериться, действительно ли эта коричневая пыль – минерального происхождения и, следовательно, занесена сюда с земли [215] .
214
Такого рода ил я нашел на восточном берегу Гренландии, о чем упоминал во введении.
215
Эта пыль, которую летом можно видеть на поверхности почти всякого полярного льда любого возраста, без сомнения, не что иное, как пыль, висящая в земной атмосфере. Вероятно, она падает вместе со снегом, а затем накапливается постепенно в поверхностном слое, по мере того как снег стаивает летом. Но иногда на льду обнаруживаются также большие скопления ила, по цвету очень похожего на эту пыль, но этот ил своим происхождением непосредственно связан с материком, так как он встречается на тех льдинах, которые образовались вблизи земли (Ср. «Wissenschaft-liche Ergebnisse von Dr. F. Nansens Durchquerung von Gronland», Erganzungsheft № 105 zu Petermanns Mittheilungen, 1892).
В полыньях мы нашли множество комочков водорослей такого же вида, какие попадались раньше. Почти в каждой маленькой полынье большие скопления таких водорослей. Мы убедились также, что по краям ледяных полей бурый слой спускается с поверхности
При исследовании под микроскопом оказалось, что все они состоят исключительно из скоплений диатомей, среди которых было, кроме того, немало крупных красных одноклеточных организмов, в высшей степени характерного вида [216] . Эти скопления диатомей держатся на определенной глубине, примерно на метр ниже поверхности; в некоторых небольших полыньях их собираются большие массы. На той же глубине обильно развиваются водоросли, о которых я уже говорил выше, ветви их поднимаются к поверхности.
216
К сожалению, у меня не нашлось времени ближе их исследовать.
Очевидно, все эти скопления диатомей и водорослей плавают на той именно глубине, где лежит граница между поверхностным слоем пресной воды и соленой морской водой. Вода на поверхности совершенно пресная, и диатомеи в ней тонут, тогда как, доходя до соленой воды, они плавают».
«Четверг, 19 июля. Случилось, как я и ожидал. Начинаю довольно прилично ориентироваться в здешних ветрах. Днем дул «мельничный» ветер (т. е. такой, сила которого достаточна для вращения крыльев нашей ветряной мельницы), к вечеру он затих; завтра у нас будет, вероятно, западный или северо-западный ветер.
Вчера вечером выкурил последнюю сигару из старого ящика, а сегодня закурил первую из нового и последнего. Я рассчитывал, что к тому времени, когда старый ящик будет опорожнен, мы продвинемся достаточно далеко, а на самом деле мы едва ли ушли дальше, чем тогда, когда я его начал. Бог весть, далеко ли мы будем, когда опустошится и этот последний. Ну, будь что будет!»
«Воскресенье, 22 июля. Норд-вест задержался, зато в пятницу вместо него пожаловал норд-ост, который ночью перешел мало-помалу в ССВ. Вчера же утром ветер дул прямо с севера; сегодня это закончилось западным ветром, старым знакомым, который нам больше чем прискучил. Линь показывает сегодня вечером отклонение к СЗ или С [217] , притом довольно явственно; это означает, что нас снова несет на юг.
217
У нас всегда висел в воде линь с сетью на конце; по нему мы судили о направлении дрейфа и убеждались, существует ли в воде сколько-нибудь заметное течение.
День я провожу теперь за микроскопом. Изучаю различного рода диатомеи и водоросли, которые растут на льду в самом верхнем пресноводном слое моря. Бесспорно, это явление в высшей степени интересное; целый новый мир организмов, переносимых льдом от известных нам берегов через неведомые области Полярного моря, где они каждое лето пробуждаются, расцветают и живут. Да, это, несомненно, интересно. Но у меня нет прежнего пылкого стремления засесть за опыты, хотя запах гвоздичного масла, канадского бальзама и ксилола будит дорогие сердцу воспоминания о моей старой тихой лаборатории.
Каждое утро, когда я подхожу к микроскопу, стекла и краски на столе манят меня засесть за работу. И хотя я неутомимо сижу за микроскопом день за днем и до самой поздней ночи, это всего лишь обязанность, и я радуюсь каждый вечер, когда могу наконец оставить работу, растянуться на койке и почитать еще часа два роман, выкурить сигару. С каким бы восторгом отшвырнул я все это от себя и, воспрянув, зажил бы настоящей жизнью, пробиваясь вперед на санях или на лодках сквозь льды и волны!
Глубоко верно, что «легко жить жизнью, полной борьбы»; но здесь нет ни бурь, ни борьбы. Я жажду их, жажду применить свои силы и проложить себе дорогу вперед – эта была бы жизнь! Что за радость ощущать в себе силы, если не к чему их приложить! Нас несет то вперед, то назад, и вот уже два месяца, как ни с места.