Француз
Шрифт:
— Сейчас. Обожди малость, — ответил голос Ольги.
Через минут пять Макар снова стал окликивать жену:
— Что так долго? Софьюшка? А, Софьюшка?
— Да посиди ты малость, неугомонный! — снова откликнулась Ольга за самой дверью.
— Чего же она молчит? Ты все за нее ответствуешь.
— Она вышла на минуту… Нельзя же! При молодом супруге мало ли что стеснительно. Потерпи минуточку.
Снова потерпел Макар и снова стал звать, но уже никто не ответил ему из-за двери.
—
После нескольких мгновений полного молчания Макар сунулся в противоположную дверь в коридор — она была тоже на запоре… Он начал звать и кричать, но во всем доме так гудели голоса разгулявшихся гостей, так завывала Исаевна и сам Ермолай Прокофьевич какую-то песню про матушку про Волгу, что Макар один мог слышать собственный крик…
Он отворил окно и стал кричать в сад. Но из нижнего этажа вырывались в сад голоса пировавших в кухне и в людской прислуги и дюжины рабочих с фабрики, любимцев Хренова.
— Да что ж такое? — воскликнул Макар. — Ничего не понятно. Совсем удивительно.
Между тем Софья в ту минуту, когда Макар отворял окно, уже была в роще, успев пробежать в темноте все Девичье поле поперек. Она бежала на огонек сторожки или, вернее, на два огонька рядом, которые все передвигались. Это, конечно, было все условлено. С десяток огоньков светилось среди тьмы, на противоположной стороне поля, но Софья бежала на те два огонька рядом, которые все будто прыгали…
Здесь, в нескольких шагах от маленькой сторожки, перед девушкой мелькнула фигура и окликнула:
— Софья Ермолаевна?
— Я… я, — робко и трепетно отозвалась Софья прерывающимся голосом и от скорого бега, и от волнения.
— Молодца! — выговорил молодой и звучный голос. — Я уже думал, все пропало. Пожалуй. У меня все готово.
Говоривший был Андрей, возлюбленный Ольги.
Через полчаса молодые люди были уже у реки и, усевшись в лодку, отчалили, а через две минуты были на противоположном берегу.
— Ну, теперь совсем конец. В чужие края приехали! — пошутил Андрей.
— Спасибо вам, Андрей Андреевич. Вовек такого не забуду и отплачу, — произнесла Софья, молчавшая все время.
Они двинулись и стали подниматься в гору.
— Все слажено просто, как в сказке, — заговорил Андрей. — Если правду сказываете, что благодарны, то отплатить вам мне все-таки нельзя. У меня одно на уме — Олюшка. А где же вам помогать, когда вы сами свой дом будете за сто верст обегать. Ну, да вот война… Может, я из доезжачих в воины выскочу, в вахмистры, что ль…
Молодые люди взяли крутую тропинку через чащу Нескучного сада, выбрались и вышли снова в поле. Перейдя его, они очутились среди десятка домишек и изб под Донским монастырем.
— У просвирни? — выговорила Софья.
— Нет… Она уже собралась с детьми и убежала. Француза испугалась. Прямо к Савельевне, у которой кабак. Что делать!.. Только переночевать. Завтра утром придет Олюшка, и я приду. И мы рассудим, куда вам деваться… Всего лучше бы из Москвы вон… Ну вот и Савельевна… Пьянства тут не бывает… Монахи за вином бегают потихоньку. Сами шума боятся. Стало, вы не робейте. Вам хорошо будет у нее.
И новобрачная первую ночь после венца провела в маленьком кабачке, тайно содержимом мещанкой около монастыря.
Наутро сестра и Андрей Рябов навестили беглянку; Ольга удивила ее. Оказывалось, что весь дом у них вверх дном от ее побега, но всех спокойнее отец.
— Как? — воскликнула Софья.
— Макар ревет, как теленок, а родитель говорит: «Теперь ты владыка, а не я… Ты супруг. Сам и ищи, а мне не до того… Срам мне горек, но поделом. За такого лопоухого, как ты, не следовало девку неволить…» Ну, Макар порешил рыскать за тобой…
Сестры и Андрей решили, что Софье надо снова спастись в Москву. Но явился вопрос неразрешимый: куда? к кому?..
Андрей уговорил Софью пробыть еще день или два у доброй Савельевны…
Софья согласилась. Втайне она решила, что в конце концов снова спасется к княгине.
Софья не воображала, что предстоит ей, в какие роковые дни на Москве она очутилась на улице, без пристанища. Если бы кто вперед сказал теперь, что с беглой женой Макара Тихонова вскоре приключится и чем все кончится, то человека этого всякий бы принял за безумного.
Видно, и впрямь Москва стала бурным морем, волны которого играли людьми.
XVI
Долго думал Живов все об одном деле, а последние два дня он почти не ел и не спал от тревоги. Наконец додумался…
Накануне он послал за бутырем Гвоздем, а теперь, волнуясь, его ждал.
Когда Гвоздь появился в доме, Иван Семеныч велел провести его к себе в рабочую комнату, откуда после двух-трех слов увел его в свою спальню и, притворив за собой дверь, поглядел и за другой дверью в коридор, нет ли кого…
— Ну вот, можно беседовать без опаски… Слушай в оба, Гвоздь… Ты семейный? Дочь у тебя и с детьми.
— Так точно, Иван Семеныч.
— И много внучат, чуть не дюжина.
— Десять человек своих да одна племянница покойного зятя! — вздохнул бутырь.
— И ничего за душой. Ни у тебя, ни у них. Почитай, нищие.
— Вестимо. Потеряешь теперь должность из-за француза — и ступай топися.
— Горькое дело. А пособить бы горю можно. Ты не молод. Пожил… Тебе много ли годов?