Французская литературная сказка XVII – XVIII вв.

Перро Шарль

Королева-мать посадила влюбленных на свою колесницу и повезла в столицу страны. Жители города встретили их столь радостными возгласами и криками, что нельзя и передать. В тот же день отпраздновали свадьбу; но любовь их нисколько не уменьшилась. Даже годы оказались не властны ни над их красотой, ни над их чувствами. Долгие века прожили они в любви своих подданных и передали в наследство детям свои совершенства и состояние.

Маленькая зеленая лягушка [119]

119

«Маленькая зеленая лягушка» восходит к фольклорному сюжету № 550 («Поиск золотой птицы»).

В какой-то части света, а в какой именно не знаю, жили по соседству два короля, двоюродные братья; одного звали Перидор, другого — Диамантин. Им покровительствовали феи, но я бы уклонился от истины, если бы не сказал: гораздо больше, чем сами феи, любили обоих принцессы, на

которых волшебницы их женили.

Обыкновенно государям не составляет труда утолять свои страсти, и, чтобы оставаться порядочными людьми, от них требуется более добродетели, нежели от их подданных — придворные дамы редко бывают жестокосердны к своему королю. Диамантин, как рассудили феи, провинился сильнее брата. Он с большим пылом предавался удовольствиям; и что, по существу, хуже всего, он выказывал большее небрежение к королеве, своей супруге, которую звали Аглантиною. Что было дальше? Феи наказали его — он умер. Королевство унаследовала единственная его дочь, в ту пору еще лежавшая в колыбели; и поскольку она по малолетству не могла править сама, то, с согласия всех сословий, регентство возложили на вдовствующую королеву, бывшую жену Диамантина. Добродетельная государыня принялась за дело с мудростью и разумением; свою власть она обращала лишь во благо жителям страны и в счастливом своем вдовстве (сколько славных людей, пошли им Бог здоровья, умеют извлекать из него немалый прок!) жила еще благонравнее, чем прежде. Омрачало столь отрадную картину только отсутствие дочери: феи по им одним ведомым причинам не пожелали, чтобы королева сама воспитывала милую девочку, которой они дали имя Серпентина, и взяли эту заботу на себя.

Что до второго государя, то и он, несмотря на любовь, питаемую к королеве Констанции, и неизменно прекраснейшее с нею обхождение, не избежал, говоря по правде, подозрений в некоторой ветрености. Проступок его — если он и в самом деле провинился — был легким и простительным; потому и прямого наказания за него не последовало; но разве не отраднее было для короля тысячу раз умереть, чем лишиться той, которую он любил больше всего на свете? Ибо супругу его внезапно унесла смерть. В одно и то же мгновение утратил он предмет всей своей радости и счастья и ощутил, что в сердце его возрождается любовь к королеве, пылкая, как никогда. Жизнь стала для него невыносима. Единственное утешение находил он в трехлетнем сыне, что оставила ему королева в залог своей любви. Король целиком посвятил себя ребенку и заботился лишь о его воспитании и о делах королевства. Но горе его было таково, что утрата королевы Констанции, говоря откровенно, ни на минуту не могла изгладиться из памяти; народ по заслугам звал его королем добрым и справедливым, но не меньше заслужил он и прозвание печального короля. Доподлинно известно — никто не верил, что возможно прожить пятнадцать лет в такой печали, как он. Сам я всегда был уверен, что феи тайком помогали ему не умереть от горя.

Сын его, принц по имени Сапфир, во всем оправдал воспитание, что дал ему печальный Перидор. Он был — если судить без всякого предубеждения и без привычных словесных красот, что прибавляют обычно к имени принца, — так вот, он был само совершенство. Наружность его была поистине очаровательна, но нрав заслуживал еще больших похвал. Прирожденная мягкость и ум, украшенный многими познаниями, счастливо дополнялись у него живым и подкупающим воображением.

Когда ему стукнуло пятнадцать лет, феи стали опасаться, как бы нежность, дарованная ему природой, не превратилась в препятствие для их замыслов. Тогда они тайком поместили в уютной комнатке, где любил уединяться Сапфир, простое с виду зеркало в черной рамке, наподобие тех, что везли некогда из Венеции и столь ценили наши предки. Некоторое время принц не обращал на новую вещь никакого внимания. Но однажды, заметив зеркало, он из чистого любопытства решил в него поглядеться. Каково же было его удивление, когда вместо собственного отражения он увидел личико юной девушки, красивое, словно ясный день! Нежная вуаль юности окутывала прелестнейшие на свете отроческие черты. Прекрасный Сапфир был поражен в самое сердце; да и как могло быть иначе? Благодаря своим чарам волшебное зеркало [120] не только верно изображало облик несравненной красавицы, но и с не меньшей точностью показывало все ее поступки, представляя всякую минуту картины тем более сладостные, что в них всегда присутствовала очаровательнейшая в мире девушка.

120

Устойчивый мотив любви по портрету соединяется здесь с мотивом волшебного зеркала, действующего как современный телевизор. Подобные формы «электронного сватовства» начали использоваться и в наши дни.

Чудо это, как легко понять, прельстило сердце юного принца. Он без памяти влюбился в обладательницу стольких достоинств, кроткую и разумную. Все прежние его занятия уступили место одному: каждое мгновение наблюдал он даже самые пустячные занятия прекрасной незнакомки; его невозможно было вытащить из комнаты. Видеть всякий час предмет своей любви — это, конечно, немало облегчало его страдания; но он не представлял, чем может кончиться подобное приключение, и нередко разум его восставал против сердца, опьяненного любовью; только чего стоят суждения разума против сердечных чувств?

Но как бы ни беспокоила его эта неопределенность, еще сильней он терзался иною тревогой. Не прошло и года, как он наслаждался верным своим зеркалом, и вдруг однажды, вглядевшись в него пристальнее обычного, он, показалось ему, заметил второе зеркало, точь-в-точь похожее на его собственное и наделенное тем же свойством. Он не ошибся; незадолго перед

тем прекрасная незнакомка тоже получила зеркало и теперь не ведала иной заботы, кроме как смотреться в него. Глаза влюбленного зорки! Сапфир догадался, что в сердце красавицы проснулось чувство; он уловил в ней перемены, которые одна лишь любовь способна произвести с людьми, прежде ее не ведавшими. Для него не составило труда отгадать причину подобного чуда и отчего девушка столь часто гляделась в новое зеркало; но как он ни старался, ему пока не удавалось рассмотреть, что же в том зеркале происходит. Зеркало стояло так, что прелестная девушка, пленившая принца, всегда оказывалась между ним и занимающим ее предметом, а значит, целиком этот предмет заслоняла. Сапфиру удалось разобрать лишь одно — ей, без сомнения, виделось лицо мужчины; и этого оказалось довольно, чтобы в сердце его вспыхнула самая лютая ревность. Неужели же страсть, для которой воистину мы рождены, страсть, дозволенная и признанная самой природой, непременно нуждается, дабы не угаснуть, в скорбях и тяготах? Увы! так оно и есть; и меня заверили, что, несмотря на все прелести девушки из зеркала, без этой ревности, без смятения, без нетерпения и клятв никогда больше к зеркалу не приближаться, чтобы не видеть взоров, посланных другому, — так вот, без всего этого любовь Сапфира, как полагают, не стала бы такой верной. Как бы там ни было, феи пожелали, чтобы все шло именно так; остается думать, что у них были на то свои причины.

Я, как мне кажется, самым доподлинным образом описал ту печаль, в которой пребывал король Перидор; я уже упоминал, что он не получал от жизни никакого удовольствия целых пятнадцать лет. Стало быть, сыну его было теперь около восемнадцати, и последние три года он постоянно смотрелся в прелестное зеркало. Между тем Перидор занемог от тоски, и скоро все не без оснований стали опасаться, что дни его сочтены. Сын, обитатели дворца, жители столицы и всего королевства так тревожились за него и так горевали, что не могу описать: описание это только расстроило бы нас, читателя и меня.

Печальный король в своем недуге говорил об одной лишь королеве и еще о том, как он раскаивается в учиненной ей обиде. Словом, лишь надежда вновь встретиться с нею тешила его. Все ученые доктора, все лекари и шарлатаны королевства безуспешно пытались его лечить, но ни всевозможные лекарства, ни последовавшие за ними целебные воды не принесли больному никакого облегчения. Наконец, утомившись бесполезными речами и цитатами, греческими и латинскими, посредством которых его ежеминутно убеждали, что он и в самом деле болен, он добился, чтобы его оставили в комнате одного и больше не тревожили.

Едва ли не больше всех иных недугов короля мучила страшная тяжесть в груди, почти не позволявшая ему дышать. Он приказал держать окна в комнате открытыми в надежде глотнуть хоть немного воздуха. Как только его на несколько минут оставили одного, на окно вспорхнула птица с ослепительным оперением. Перья у нее были небесно-голубые с золотом; [121] лапы и клюв — рубиновые, и сверкали так, что невозможно было на них смотреть; глаза блеском затмевали самые яркие бриллианты, а на голове у птицы была корона; по правде говоря, я не знаю, из чего была эта корона, но зато мне достоверно известно, что сверкала она ярче всего остального. Я не в силах подобрать сравнения, чтобы вы представили себе, сколь приятным и ладным был весь ее облик. Про голос ее я ничего не могу сказать, ибо птица не пела; она только смотрела на короля, и от ее взгляда к нему возвратились силы. Кроме того, птица полетала по комнате, по-прежнему поглядывая на короля, и от каждого ее взора ему прибавлялось здоровья. Перидор почувствовал себя так хорошо, словно никогда и не болел. Он поднялся и, не в силах противиться искушению заполучить столь прекрасную птицу, которой был к тому же обязан выздоровлением, попытался ее поймать. Но птица проворней ласточки вылетела в окно. В отчаянии Перидор ну звонить, ну звать изо всех сил; все бегут к нему толпой; боготворящий его двор встречает нежданное выздоровление восторгами и удивленными возгласами, но он, не слушая, спешит описать птицу, которую только что видел и которая его излечила; он шлет за ней, приказывает сей же час спуститься в сад и доставить ему любой ценой единственный предмет его желаний. Все немедля бросаются в разные стороны, рыщут по лесам, все птицеловы королевства пускаются на поиски. Перидора так любили, награда, им обещанная, была так велика, а обе эти силы от века так властно влияют на поступки человека, что в мгновение ока все, и стар и млад, оказались в полях — города опустели.

121

Мотив золотой «жар-птицы» соединяется с мотивом «волшебного супруга» — «синей птицы», как в сказке д'Онуа (1697).

Из всего этого великого похода не вышло, как водится, ничего, кроме большой суматохи и шума; птицу не нашли; и что всего огорчительнее, король спустя несколько дней снова впал в прежнее состояние и вскоре, ко всеобщему унынию, стал немощен, как и раньше. Сапфир в глубочайшем горе — ибо он был самый нежный сын, какого только можно себе представить, — и в уверенности, что чувство помогает поискам, льстил себя надеждой, что именно ему непременно удастся найти птицу. Почему? Потому что ему больше всех хотелось ее найти. Он отправился в путь, хотя все, как могли, пытались его удержать; свита решила идти с ним. Плана у него никакого не было, и дорогу он выбирал наугад, исходя из своего понятия об излюбленных птицами местах; он обшаривал все сады и леса, расспрашивал каждого, кто встречался на его пути, — словом, делал все, что может подсказать чувство столь благое, как желание спасти жизнь отца, и отца горячо любимого; но искать он искал, да ничего не находил. Сила его нетерпения равнялась лишь силе сыновней привязанности.