Французская няня
Шрифт:
А еще в этом романе много писем, коротких и длинных. Они позволяют с помощью особого стиля, свойственного эпистолярному жанру, изящно и лаконично изложить хитросплетения сюжета.
В конце романа все сложности стиля и повествования разрешаются с необычайной легкостью, а в сердце зачарованного читателя остается глубокое и теплое чувство.
Во Франции 1830–1837
Сиротка и балерина
Глава первая
ПАРИЖ, УЛИЦА СЕНТ-ОГЮСТЕН, ДОМ ФРЕДЕРИКОВ,
30 МАЯ 1837 ГОДА
Мадам,
умоляю Вас, не тревожьтесь о судьбе Адели. Ваша дочь со мной, в безопасности: никто не причинил и, обещаю, не причинит ей зла. Поверьте, несмотря на мой юный возраст, я смогу позаботиться о нашей крошке и уберечь ее от любой опасности. Поэтому думайте не о нас, а о своем здоровье и о том, как лучше разрешить Ваши трудности.
Моя дорогая мадам, надеюсь, что Вы очень скоро сможете прочитать это письмо. Мне неизвестно, куда Вас отвезли, но Туссен обещал сделать все возможное, чтобы выяснить Ваше местонахождение. К счастью, прежде чем ему пришлось покинуть дом, мы с ним успели переговорить и условиться, как будем поддерживать связь. Эти бешеные псы – не знаю, как еще назвать племянников Вашего крестного, – считают его своей собственностью, вещью: будто он картина, ковер или кровать с балдахином. Или лошадь из конюшни Жан-Батиста. И все это лишь потому, что у Туссена черная кожа и он не смог предъявить подписанную Вами бумагу о своем освобождении. Мы судорожно искали ее в ящиках секретера, пока племянники грабили дом, не проявляя и тени уважения к усопшему дядюшке, – а ведь он все еще лежал в своей комнате на втором этаже. Бедный Гражданин Маркиз! И часу не прошло, как наш друг и покровитель закрыл глаза, а его благородные родственники уже набросились на нас, точно звери, не оставив ни времени, ни возможности оплакать его, как он того заслужил своей великой добротой и любовью.
Мы с Тусси были уверены, что документ находится в третьем ящике справа, вместе с дарственной месье Эдуара, который подарил Вам Тусси восемь лет назад, вернувшись с Ямайки. Туссен просил Вас сохранить его вольную у себя, помните? И Вы тогда же показали ему, где она лежит – вдруг она понадобится ему в Ваше отсутствие. Но все ящики секретера оказались пусты. И все остальные бумаги, письма, деньги, Ваши драгоценности – тоже исчезли!
Была еще самая первая дарственная, 1829 года, – та, что удостоверяла Ваше право на владение «чернокожим рабом лет девяти, уроженцем Вест-Индии, по имени Туссен Лувертюр Дешатр Лакруа», но мы и ее не нашли: она завалилась на дно секретера. Ах, если бы мы вытащили ящики и поставили их на пол, как сделал спустя полчаса виконт Лагардьер! Тогда мы бы сами ее обнаружили, спрятали или уничтожили, и Тусси пользовался бы сейчас всеми правами свободного человека. Но, к несчастью, дарственная оказалась в руках племянников Гражданина Маркиза.
Не обращая внимания на наши возражения, как и на возражения всех слуг, наследники заявили, что эта бумага, за неимением других документов, – единственное подтверждение состояния Туссена. И увели нашего друга с собой, записав его как Вашу «вещь» в счет возмещения ущерба, который Вы, по их словам, им нанесли, якобы обманом выудив у Гражданина Маркиза деньги.
Надеюсь, мадам, что, получив это письмо, Вы скоро сможете сообщить нам, что произошло: успели ли Вы перед приездом родни крестного извлечь содержимое ящиков и спрятать или забрать с собой? Или же племянники завладели ценностями и уничтожили все свидетельства, которые могли воспрепятствовать их алчности?
Я всей душой надеюсь, что Вам удалось забрать деньги и драгоценности и что они станут для Вас неоценимым подспорьем, в какие бы ужасные обстоятельства ни ввергли Вас эти негодяи.
Не беспокойтесь за нас с Аделью. Я спрятала во внутреннем кармане юбки чулок со всеми моими сбережениями; их немного, но до Вашего возвращения должно хватить. Теперь мы живем в доме мадам Фредерик, старой гладильщицы с улицы Сент-Огюстен – помните ее? – муж которой работает в меловом карьере. Она пустила нас к себе, не требуя ни единого су. По правде сказать, Фредерики не знают, что мы в состоянии оплачивать хотя бы пропитание. Я не стала сообщать им о своем «тайном ларчике». Поначалу мне было неловко пользоваться щедростью семейства, которое и так с трудом сводит концы с концами. Но я решила не притрагиваться к деньгам и сохранить их на крайний случай. Мы ведь сможем возместить гладильщице и ее мужу расходы и еще добавить хороший подарок, когда Вы вернетесь.
Что касается Адели – поверьте, мадам, она ни в чем не испытывает нужды. Прежде чем негодные племянники добрались до детской, мы с Соланж уложили в зеленый сундук для нашей девочки полный гардероб и любимых кукол, и я успела убедить Жан-Батиста спрятать сундук в мастерской по соседству. Позже муж мадам Фредерик помог мне его забрать и перенести к ним в дом.
Разумеется, в сундук не поместились ни лошадка-качалка, ни коляска Пупет. И я не удивлюсь, если завтра они обнаружатся у какого-нибудь старьевщика на блошином рынке.
Почему мы укрылись в доме Фредериков, спросите Вы. Да потому что никто больше не пожелал принять нас, когда алчные родственники, спешно поделив мебель, картины, серебро, карету с лошадьми и все прочее, что можно было увезти с собой, велели нам убираться. Дом, заявили они, отныне принадлежит им, у нас же нет на него никаких прав. Глупцы – они даже не знают, что дом взят в аренду: им придется платить, если они захотят оставить его себе.
Услыхав шум, мадам Фредерик вместе с другими зеваками подошла ближе – поглядеть, что происходит. Тут младший из племянников, маркиз д’Арконвиль, приподнял Адель и поставил на тротуар по другую сторону решетчатой ограды со словами: «Желаю удачи, соплячка. Иди своей дорожкой и не вздумай больше нам попадаться».
Знаю, знаю, что стыдиться должны они, но… Какое унижение! Наша крошка, изгнанная из собственного дома у всех на глазах, как шелудивая собачонка! Дитя неполных шести лет, до сих пор знавшее лишь любовь и нежность… я бросила на молодого маркиза полный презрения взгляд и, не сдержавшись, крикнула ему в лицо: «Зверь! Стыдитесь!» Он сделал вид, что не услышал, и вернулся в дом. Я взяла Адель за руку. «Пойдем отсюда», – сказала я, показав взглядом и собственным примером, что, когда находишься среди людей, которые радуются твоему несчастью, следует идти с высоко поднятой головой – именно так учил нас поступать Гражданин Маркиз. Куда идти, я и сама не знала. Единственным утешением был чулок, набитый монетами, который при каждом шаге постукивал по моей правой ноге.
Тут мадам Фредерик подошла и погладила Деде по головке. «Идите жить ко мне, – сказала она, – пока не вернется мама этого чудесного ребенка». Вот истинное великодушие, подумала я.
Дом, где живут мадам Фредерик с мужем, невелик и небогат; нас устроили в комнатушке без окон, где места хватает только для стула да узкой железной кровати, на которой нам приходится спать тесно обнявшись, чтобы не упасть. А на обед и на ужин Фредерики не могут предложить нам ничего, кроме картофеля с селедкой. Но обращаются они с нами так любезно, что лучше и не пожелаешь.