Французская повесть XVIII века
Шрифт:
Что же касается до г-на аббата, то он, как я это видел своими глазами, толстый куманек, у которого в голове столько ума, что в речах его может разобраться только наша госпожа. А речи он держал всему дому, проповеди да наставления по воскресным дням и по праздникам, вместо того чтобы нам ходить в приходскую церковь. Ибо г-н Эврар считал, что тамошние священники святую религию разумеют не так, как следует.
Говорил привратник, что г-жа Барб, былая домоуправительница г-жи Аллен, теперь уже в доме почти ничего не делала по причине своей старости,
Говорил он, что мадемуазель Дусэр, камеристка, делала все, что положено для обслуживания г-жи хозяйки, а кроме того, только обогревала постель г-на аббата зимой, в холодную пору, прикладывала ему грелки к ляжкам и оловянный шар с горячей водой к ступням ног, когда он уже лежал в кровати.
Говорил он, что повару, г-ну Кули, велено было как можно лучше готовить жареное мясо, а особенно супы, так как г-н аббат утверждал при всяком удобном случае, что для желудка самое лучшее — хорошая похлебка.
Говорил также, что в настоящее время в доме нет кондитера по причине, что последнего уволили: он, дескать, работал не так, как считал нужным г-н аббат, который в его ремесле понимал лучше, чем он сам. Выписали одного из Тура, другого из Руана, чтобы испытать, который из двух окажется лучше.
А в конце концов он сказал, что всем надо слушаться г-на аббата, который делает все на свою мерку, как шляпочник, в этом доме, где он полновластный хозяин настолько, что и денег баронессы черпает безо всякого счета.
Как только все это мне стало известно, я намотал себе на ус, что здесь надо угождать не столько барыне, сколько барину.
Несмотря, однако же, на мои благие намерения, случилась у меня проруха. Как-то раз, чуть-чуть выпивши, я повез г-на Эврара в Венсеннские аллеи{54} подышать воздухом. На обратном пути захотелось мне объехать другую коляску у ворот Сент-Антуан, и тут мы зацепились друг за друга, не очень крепко, но все же так, что г-н аббат, дремавший в карете, проснулся.
И не успел он вернуться домой, как пошел к хозяйке и нажаловался, что возница я неумелый и что надо взять другого, половчее.
Сам я, ничегошеньки не подозревавший, до крайности удивился, когда хозяйка велела позвать меня и сказала, чтоб я завтра же убирался с вещами, — она, мол, возьмет нового кучера.
Я просто не мог не спросить, а почему, собственно, меня не хотят. Тут г-н аббат ответил: чтоб я научился не сцепляться с другими экипажами, рискуя жизнью людей, потому что я пьяница и от меня за милю разит спиртным.
Жалко мне было терять место из-за такого пустяка, да что поделаешь: не оставаться же у людей вопреки их воле. На следующий день я уже собираюсь идти наверх получить свой расчет у г-на аббата, как вдруг является моя жена с чистой переменой белья для меня, и я ей рассказываю свою
Расчет уже был готов. Я засовывал в карман полученные грошики, когда г-н аббат изъявил милость обратиться ко мне с вопросом:
— Кто та молодая женщина, с которой вы разговаривали во дворе?
— Да моя жена, сударь, — отвечаю я.
— Вы, значит, женаты? — говорит он.
— Да, сударь, вам-то откуда было об этом знать?
— О, так это меняет дело. К людям женатым, обремененным семьей, надо иметь жалость. А сколько у вас детей?
— Тот или та, что скоро родится, будет первым.
— Вот и дополнительная причина для меня проявить к вам сострадание и замолвить за вас словечко. Положение вашей жены и нищета, в которой вы, может быть, скоро очутитесь, настолько очевидны, что я готов позабыть ваши глупости. Возвращайтесь к своей работе, я уж добьюсь, чтобы вас простили. А жена ваша живет в нашем квартале?
— Никак нет, сударь, — ответил я, — живет она далеко отсюда.
— Значит, — продолжает он, — она, наверно, устала с дальней дороги? Кажется, у нас тут наверху найдется комнатка для нее, там ей легче будет оказать помощь, когда потребуется. Г-жа Аллен благодетельствует и направо, и налево. Но естественно, чтобы слугам ее выходило предпочтение. Я попрошу у нее поселить здесь вашу женушку, а пока можете переносить ее пожитки.
От такой доброты я до того обалдел, что стоял ровно статуй и даже поблагодарить не мог. Когда я стал пересказывать все это г-же Гийом, хозяйка наша позвала нас обоих к себе.
Пошли тут всякие расспросы, и да, и нет, по той причине, что г-жа Аллен не любила, чтоб у нее жили супружеские пары, но под конец решено было, что моя жена будет спать в той маленькой комнате, а я, как обычно, в моей, над конюшней.
Показалось мне на основании нескольких слов, сказанных мамзелью Дусэр, что она не очень-то в восторге от появления в доме г-жи Гийом. Однако ее мнения не спрашивали, и пришлось ей умолкнуть. Женушка наша через несколько дней переехала к нам, а камеристка еще больше огорчилась оттого, что г-н аббат велел, чтобы г-жа Гийом питалась на кухне. А после, когда она уже была на сносях, еду стали посылать ей в комнату, а не то ведь она могла и упасть, поднимаясь и спускаясь по лестнице. Так что заботы о ней было много.
Я-то был до того рад от такого хорошего обращения, что, кажется, бросился бы в ледяную воду ради хозяйки и в огонь ради г-на аббата, который так хлопотал вокруг моей жены и ее новорожденного, каковой оказался девочкой, родившейся немного раньше, чем г-жа Гийом ожидала, так что г-жа Аллен подарила ей совсем скромненькое приданое вместо хорошего, которое еще не было готово. Но г-н аббат сказал г-же Аллен, что беда это небольшая: новое приданое пойдет первому же ребенку, который опять появится у нашей женушки.