Французская защита

Арамисов Анатолий Николаевич

Поезд набирал ход.

Наш бывший попутчик стоял на перроне, глядя вслед уходящему составу. Вот так и убегают от нас годы. Вот так и уходят незаметно наши силы. И ничего изменить мы пока не можем. Движение — не только жизнь. Движение — это и путь к слабости, путь к закату…

Я молча зашел в купе, не слыша стенаний проводницы, восхищенных слов профессора, удивленных — здоровяка, и отрывисто-злобных выражений отставника. Лег на свою верхнюю полку, закинул руки за голову. Задумался.

«Неужели вот так, бывшие звезды спорта, — частенько заканчивают свою жизнь?

Наверное… Наши газеты часто пишут о «нравах Запада», где состарившиеся чемпионы вынуждены жить в домах престарелых… А у нас? Разве лучше? Нет… Вот пример — наш попутчик…»

Мои мысли прервал фамильярный толчок в плечо.

— Слышь, студент! Зачем ты отдал ему выигранные деньги?

— Так надо было.

— Ну, тогда… это… отдай и мне мои…, а? Я ж к жене и тёще еду, а?

Я повернулся и увидел краснокожее лицо бывшего вояки.

Злость опять толчком ударила в мозг…

— Пошел ты на …уй, замполит… без смыков, без смычков — с… — медленно и отчетливо произнес я, и, чтобы не видеть этих растерянно заморгавших белесых ресничек, отвернулся к стене.

2003 г.

Гроссмейстер (рассказ)

Стрелки шахматных часов гэдээровской фирмы «Гардэ» сближались, но я не делал очевидного хода. Мерный тик времени цейтнота, мчащегося со скоростью экспресса, не волновал меня. Краем глаза я смотрел на красный, изогнутый крестик пульсирующего секундомера, на медленно поднимающийся роковой флажок и не мог разжать скрещенные до боли пальцы рук, опущенные на колени.

Я смотрел на свои застывшие в причудливом орнаменте шахматного боя черные фигуры, и вспоминал… Передо мною сидела Она, и я прекрасно знал, чувствовал ее недоуменный немой вопрос: «Ну что ты медлишь? Почему?? Стоит тебе протянуть руку, сделать этот последний, 40-й ход перед контролем времени, как партия, самая важная в жизни — будет решена в твою пользу… Ну же… ну!! Что ты застыл? Я же пошутила, быть может, только что, не понял разве?»

Пятью минутами раньше она «пошутила». Придвинувшись животом вплотную к кожаному прямоугольнику шахматного столика, на который обычно игроки кладут локти, она, сбросив с легким стуком маленькую туфельку, неожиданно тронула меня своей ступней между широко расставленных ног.

Я вздрогнул и поднял голову.

Ее глаза призывно искрились миллионами веселых, таких знакомых чертиков. Никто в зале не заметил происшедшего между нами, — низ стола с обеих сторон был закрытым.

Мурашки пробежали по моему телу.

Неожиданно, как будто вырвавшись из небытия ушедших лет, нахлынули воспоминания забытых ощущений, прорывая, как плотину, — огромным потоком воды, мою, когда-то данную себе клятву — забыть Ее во что бы то ни стало. Забыть, не вспоминать, не ждать, не звать…

Но Судьба все же свела с Ней, помимо всех желаний и клятв.

Я слышал нарастающий шум недоуменного шепота болельщиков и

участников турнира, сопение тучного судьи рядом с моим ухом. Он держал в руке белый конверт, ожидая, когда я сделаю этот контрольный ход, с тем, чтобы тут же положить его перед Ней, и потом, согласно правилам, забрать бланки с записью партии, Ее секретным ходом, сверить положение на доске и объявить время доигрывания.

Но я медлил и вспоминал…

Рита мне понравилась с первого взгляда.

Мы сидели в небольшой аудитории, дожидаясь появления «папы», — нашего заведующего кафедрой, когда она вошла туда со своей застенчивой улыбкой, и, поискав взглядом свободный стул, присела в углу рядом со мною.

Тонкий запах духов и еще какой-то неуловимый аромат донесся до меня в эту секунду. Не знаю почему, но тотчас я почувствовал прилив крови к вискам и неосознанное желание понравиться незнакомке.

Я немного поерзал на стуле, поворачивая голову в сторону двери, через которую один за другим входили студенты нашей группы и незнакомое пополнение младшего курса. Каникулы закончились, все весело обменивались впечатлениями от прошедшего лета.

Краешком глаза я украдкой разглядывал незнакомку.

Густые, темные, немного вьющиеся волосы, большие голубые глаза, изящный вздернутый носик, придававший ей милое очарование и губы, чуть полноватые, красивыми линиями раздвигались в чарующей улыбке, обнажая ровные зубки с заметной щербинкой вверху, отчего я, мысленно засмеявшись, сразу дал ей прозвище — «зайчишка».

В проеме двери появилась внушительная фигура заведующего кафедрой шахмат, и все студенты разом поднялись. Мы уважали, любили и немного побаивались Леонида Абрамовича, известного игрока и тренера одного из советских чемпионов мира. Между собой, кроме как «папа», мы его не называли. Он действительно был как отец для многих из нас, в 17–18 лет оторванных от дома на время учебы.

— Садитесь! — после некоторой паузы, оглядев собравшихся, произнес «папа». Мы брякнулись на стулья, с любопытством ожидая начала вступительной речи.

Леонид Абрамович был словоохотлив.

Иногда он очень далеко отступал от темы очередной лекции, вдаваясь в воспоминания о своей насыщенной событиями жизни. Помню, как раз, начав нам показывать тонкости разменного варианта испанской партии, он закончил выступление громкими восклицаниями о ходе воздушного боя между его самолетом и двумя немецкими «фоккерами» в небе Украины. «Папа» был штурманом бомбардировщика, получил несколько ранений, и однажды, когда их самолет сбили немцы, семье была послана похоронка в Ленинград.

Потом, вернувшись с войны, он положил этот листок к себе в паспорт и носил его там до конца жизни.

— Так. Второй курс вроде весь собрался, — Абрамыч прошелся взглядом по головам, — и первый почти в полном составе. Правильно, Рита? — взгляд «папы» потеплел, устремившись в мою сторону.

— Да, почти все здесь, только трое еще на турнире задержались, — мягкий голос незнакомки оттеняло грассирующее, звонкое «с».

«Ага. Значит, ее зовут Рита. Маргарита… маргаритка…» — улыбался я про себя.