Французский дворянин
Шрифт:
Оглянувшись на всю слабо освещенную комнату, посмотрев на искаженные страхом женские лица, на короля, с трудом сдерживавшего свое волнение, слишком заметное даже в маске, я понял, до какой степени безнадежно было наше положение. Судьба так удачно сыграла на руку Брюлю, что мы все оказались как бы у него в западне, – и король, которого он желал всячески опозорить, и жена, которую он ненавидел, и мадемуазель, которая уже раз ускользнула от него, и, наконец, я, уже дважды становившийся ему поперек дороги. Нет ничего удивительного, что вся храбрость моя пропала. Я с тревогой переводил глаза с дамы на Симона и обратно и со страхом прислушивался к зловещему треску двери, готовой рухнуть под градом сыпавшихся на нее ударов. Первой моей мыслью, моим долгом, взявшим верх над всеми остальными чувствами, было спасти короля, сохранить его целым и невредимым. Но как мог я в остальном выполнить все обязательства, которые налагало на меня чувство долга и чести? Только мысль о старшине немного ободрила меня. Я вспомнил, что до тех пор, пока тайна присутствия короля здесь, вместе с госпожой Брюль, не будет открыта, еще нет оснований отчаиваться; быстро повернувшись к его величеству, я просил его оказать мне небольшую милость – встать вместе с дамой в углу, которого от двери не было видно. Он послушался, ко как-то неохотно, что вовсе не понравилось мне. Но у меня не было времени обращать внимание на пустяки: я подошел к решетке и отпер ее. Появление моей особы было встречено дикими криками: очевидно, меня узнали. Но эти крики скоро сменились полным молчанием. Затем в толпе за дверями послышались торопливые шаги – и показался сам старшина.
– Именем короля! – торжественно возгласил он.
– Что случилось? Чего вы хотите, врываясь так поздно ко мне? – спросил я, больше стараясь рассмотреть нетерпеливые, нахмуренные лица, сердито выглядывавшие через его плечо, чем его самого.
Два факела бросали красноватый отблеск на шлемы алебардщиков и, вспыхивая по временам, освещали все мерцающим, дымным светом.
– У меня приказ арестовать вас! – грубо отвечал старшина. – Всякое сопротивление бесполезно. Если вы не повинуетесь добровольно, я прикажу принести бревно и высадить дверь.
– Где приказ? – резко спросил я. – Ведь утренний отменен самим королем.
– Только приостановлен, – ответил старшина. – Да! Он выдан мне снова сегодня вечером для немедленного исполнения. Оттого-то я нахожусь здесь и предлагаю вам повиноваться добровольно.
– От кого вы получили этот приказ?
– От Вилькье. Вот он! – отвечал старшина, показывая мне бумагу. – Итак, пожалуйста, сударь; не то вы только сами ухудшите свое положение. Отворите!
– Раньше, чем сделать это, я хотел бы знать, какую роль должен играть во всей этой истории мой друг, месье де Брюль, который стоит вон там, у лестницы!.. А, да тут и мой старый приятель, Френуа! Кроме того, старшина, я вижу здесь еще одного-двух своих знакомых. Но раньше, чем сдаться, я все-таки должен знать, что делает здесь де Брюль?
– Долг каждого верноподданного – исполнять веления своего короля, – уклончиво отвечал старшина. – Вам долг повелевает теперь сдаться мне, чтобы я отвел вас в замок. Но я не желаю подымать тревогу. Даю вам срок на размышление – пока не догорит этот факел. Если к тому времени вы не согласитесь добровольно, я прикажу выломать дверь.
– Вы обещаете подождать, пока факел не догорит до конца?
По получении от него утвердительного ответа, я поблагодарил его за снисходительность и запер решетку.
ГЛАВА VII
Условия сдачи
Не успел я отнять руки от решетки, как легкий удар по плечу заставил меня обернуться, предупреждая меня о новой неминуемой опасности. И действительно, на этот раз мне грозила такая беда, что, даже призвав на помощь всю свою решимость, мне трудно было совладать с нею. Рядом со мной стоял Генрих. Он снял свою маску, и уже одного взгляда на него для меня достаточно, чтобы убедиться, что случилось именно то, что я предчувствовал и чего так опасался. В глазах у него выражалось необычайное возбуждение; все лицо, темно-багрового цвета, мокрое от пота, обнаруживало чрезмерное волнение: стиснутые губы напоминали лицо мертвеца. Внезапность новой опасности, отсутствие кого-либо из приближенных или вообще знакомых лиц из свиты, без которых он не делал ни шагу, необычный час, убогая хижина, одинокое положение среди чужих людей – всего этого было слишком много для его нервной системы и без того надорванной его образом жизни. Несмотря на свое присутствие духа и смелость, не раз испытанные в боях, он не мог вынести нового потрясения. Хотя король и старался еще сохранить свое достоинство, для меня было очевидно, что он уже почти потерял способность владеть собой.
– Отворите! – пробормотал он сквозь зубы, указывая нетерпеливо на дверь. – Отворите же, сударь, говорю я вам!
Я поглядел на него, изумленный и смущенный.
– Но позвольте, ваше величество: вы забываете, что я еще…
– Отворите, повторяю вам! – повелительно повторил король. – Слышите, сударь? Я желаю, чтобы эта дверь была немедленно отворена!
Сухая, жилистая рука его тряслась, как в параличе: драгоценные перстни на пальцах сверкали и переливались разноцветными огнями. Я безнадежно переводил глаза с него на женщину и обратно, причем мне смутно представлялась вся опасность, которая возникла бы, если бы ее присутствие здесь было открыто, – опасность, которую я еще сам не мог себе хорошенько определить, но которая уже вполне ясно представлялась моему воображению. В то же время мне показалось, что я нашел средство избавиться от нее. Эта мысль настолько ободрила меня, что, продолжая еще держаться за решетку, я решился вступить в переговоры с королем.
– Простите, ваше величество! – начал я торопливо, но самым почтительным тоном. – Прежде всего я решаюсь просить вас дозволить мне рассказать вам, что я видел. Не считая Брюля, там шесть человек, которые, полагаю, составляют его свиту. Все это – негодяи, способные на любое преступление: умоляю ваше величество лучше согласиться на кратковременный арест…
Здесь я должен был умолкнуть, пораженный внезапным гневом, сверкнувшим в глазах короля: своими неудачными выражениями я только разжег его ярость, как бы дал ей толчок проявиться наружу. Предрасположенный к подозрению многочисленными изменами и обманами особенно за последнее время, он забыл обо всех опасностях, угрожавших ему извне, при мысли, что я сам хочу погубить его и для этой цели завлек его сюда. Он огляделся взором, полным злобы и страха, и еле слышно пролепетал дрожащими губами:
– Арест?..
К довершению несчастья, пустая случайность вовлекла его в еще большее смятение, доведя до полной невменяемости. Кто-то начал ломиться в дверь снаружи. Дама, услышав это, испустила громкий крик ужаса – и король окончательно потерял самообладание. Вскочив с места, он яростно закричал мне, чтобы я немедленно отворил дверь, у которой я все еще стоял. Но я все-таки решил подождать и простер к нему руки с умоляющим видом, как бы с последней просьбой. Генрих отступил на шаг, выхватил меч и приставил острие к моей груди. Я всегда был убежден, что он вообще неспособен нанести удар; но само прикосновение к рукояти меча пробуждало мужество, которым он, несомненно, обладал и которое не покидало его в самые опасные минуты. Однако на этот раз такого не случилось: пока лезвие его меча дрожало у самой моей груди, а я стоял неподвижно, употребляя нечеловеческие усилия, чтобы оставаться спокойным, мадемуазель бросилась к королю и с громким криком ухватила его сзади за локоть. Ошеломленный Генрих, не видя, кто схватил его, поднял руку и концом меча задел висячую лампу: она разлетелась вдребезги, и в комнате воцарилась полная темнота. Женские крики и сознание, что среди нас находится сумасшедший, наполняли мрак всякими ужасами.
Боясь прежде всего за мадемуазель, я собрался с духом и, добравшись кое-как дотлевших у очага угольев и не обращая внимания на неясно сверкавший меч короля, отыскал полуобожженную палку, на конце которой мне удалось раздуть огонь. При помощи этой палки я зажег свечу, замеченную мною раньше неподалеку от очага, и только тогда решился оглядеться. Мадемуазель стояла в углу, наполовину взбешенная, наполовину перепуганная. Лицо ее было багрово-красно. Одна рука ее была обернута носовым платком, запачканным кровью: очевидно король, в безумной ярости размахивая мечом, слегка поранил ее. Фаншетта стояла перед своей госпожой, с волосами взъерошенными, точно шерсть дикой кошки; квадратное лицо ее и вся фигура выражали недоверие и злобу. Неподалеку от них стояли, прислонясь к стене, госпожа Брюль и Симон. Король сидел на стуле с видом растерянности и изнеможения; острие его меча упиралось в пол, и он с трудом удерживал в дрожащей руке рукоятку. Я тотчас сообразил, что мне делать. Молча подойдя к королю, я положил на стул около него свой меч, свои пистолеты и кинжал, затем преклонил колени и сказал:
– Дверь здесь, ваше величество. Вы можете отворить, когда вам угодно. Вручаю вам также свое оружие: отныне я ваш пленник. Старшина-маршал за дверями: вы одним словом можете предать меня ему… Но, государь, – продолжал я серьезным тоном, – позвольте просить вас об одном – не допускать и мысли, чтобы я думал хоть на одно мгновение оказать особе вашего величества неуважение или каким бы то ни было образом оскорбить вас.
Король поглядел на меня тупым, бессмысленным взором; лицо его было бледно, в глазах было какое-то рыбье выражение.