Французский палач
Шрифт:
Анна шагнула ближе, и у Жана подогнулись колени, когда она безмолвно измерила глубины, породившие такое обещание. А потом она вдруг улыбнулась — такой радостной, такой сияющей улыбкой!
— Я не боялась бы умереть, если бы не это — не то зло, которое я могла бы причинить, не будь такой клятвы. Мне нечем было купить ее. Но теперь, когда она дана добровольно, я могу подарить вам взамен нечто.
Анна подняла руки и сжала ими его виски. Она держала его своими странными, неровными руками — своими неровными глазами, — и только поэтому он не упал. Она прошептала:
— Будьте готовы. Ваша награда придет в то мгновенье,
А потом поцеловала его. Поцелуй обжег ему губы, а через них — то, что он мог назвать только своей душой. Этот поцелуй превратил все воспоминания в туман, в этой комнате, полной сонливого дыма от факелов, с вином, сдобренным таинственными травами.
Когда он очнулся, у него на плече лежала мужская рука, грубо будившая его. Анна исчезла, небо посветлело, а Такнелл вернулся, чтобы отвести палача обратно в его комнату. Времени оставалось совсем немного.
Жан увидел ее снова меньше чем через час: она поднималась на эшафот энергичными шагами, с улыбкой на губах, чей поцелуй все еще обжигал его. Ее безмятежность тревожила толпу, и если Анну Болейн нельзя было назвать красавицей, то все же в ней таился поразительный свет, который заставил собравшихся ахнуть. Заливающаяся слезами служанка сняла с нее островерхую французскую шапочку, волосы под которой были красиво убраны под льняную повязку. Платье из серого Дамаска, отделанное мехом, имело глубокий квадратный вырез. Она произнесла очень простую речь. Анна Болейн никого не винит, ни в чем дурном не сознается; она полагается на Бога и просит всех присутствующих молиться за нее.
Сквозь прорези кожаной маски Жан смотрел на немногочисленную возбужденную толпу. Король Генрих не хотел рисковать бунтом, вынося казнь за пределы Тауэра. Ему требовалось, чтобы это действо, это одобренное государством убийство совершилось скрытно — как и множество других, происходивших в этом гнусном месте. Зрители, приближенные двора, прибегли к интригам, мольбам и подкупу, чтобы не пропустить столь важное событие. Придворные, которые склонялись перед Анной, чтобы поцеловать то, что они воспринимали только как уродство, щеголи, которые ухаживали за ней и сочиняли стихи в честь ее красоты, дамы, лебезившие перед ней, но в душе ненавидевшие ее и наслаждающиеся теперь ее падением, — все они собрались, чтобы принять участие в ритуале ее уничтожения.
Проблема заключалась именно в них, в этих сотнях восторженных глаз: ведь они будут следить за каждым его движением. Как бы ни отвлекло их зрелище летящей с плеч головы, каким бы быстрым ни был удар, кто-нибудь обязательно заметит второе движение меча, которое отрубит шестипалую руку.
Перед Анной на колени встал ее исповедник, призывая ее принести последнее покаяние. А бывшую королеву больше интересовало прикосновение ветерка к щеке, и она застыла, закрыв глаза и широко разведя ладони. Жан по-смотрел, как священник подносит сложенные пальцы к подбородку… и в эту секунду понял, что следует делать.
Французский палач встал перед Анной, и его тень упала на священника, который вздрогнул, перекрестился и отодвинулся. Заняв его место, Жан опустился на колени и прилюдно начал последнюю часть действа.
— Простите меня за то, что я должен сделать.
Его голос заставил Анну открыть глаза, и в них появилась улыбка.
— Я прощаю вас, мастер, и благодарю вас.
Плачущая служанка передала ей деньги, и она протянула их Жану. Он сжал мешочек, но не взял его, и их руки соединились на бархатном горлышке, а в ее взгляде сгустились обещание и воспоминание.
Он прошептал:
— В последний момент поднимите руки в молитве.
— Но зачем?
— Поднимите их, миледи. А когда я скажу: «Сейчас», оставьте только одну, упершись пальцем в подбородок. Понимаете?
— О да! Да, понимаю.
— И… прощайте.
Он собрался взять мешочек, но теперь Анна не отпустила его, не отпустила его взгляда.
— Не «прощайте», Жан Ромбо. До свидания. Потому что если есть в мире нечто несомненное, так это то, что мы с вами встретимся снова.
Она выпустила мешочек с деньгами, и он задохнулся, потрясенный ее словами и тем, что их контакт прервался. Анна Болейн опустилась на колени и последний раз посмотрела на небо, прежде чем дать завязать себе глаза. А потом она подняла ладони к лицу, а ее губы зашевелились в молитве.
Жан потянулся за мечом, спрятанным под плащом. Он отвел руку с оружием назад, ощущая его идеальный вес и прекрасную балансировку. Чуть согнув колени, он сделал вдох, напряг руки и произнес:
— Сейчас.
Одна рука упала вниз, а он расправил плечи, и клинок идеально ровно скользнул к ее безупречной шее и, ни на секунду не задержавшись, пересек границу, отделявшую жизнь от смерти. А оказавшись на другой стороне, лезвие отсекло и руку, хотя всем присутствующим показалось, что оно не прикоснулось ни к чему.
Все замерло: лица на эшафоте, лица в толпе, охваченные восторгом и ужасом, — и в этот момент неподвижности из-за темницы туч вырвалось солнце, которое ослепило всех, вспыхнув на клинке. Для Жана он перестал быть оружием. Меч палача превратился в ключ, отворивший дверь между этой сферой и следующей. И на его сверкающей поверхности он увидел две фигуры.
Осколок невыразимой боли, дрожь неописуемого счастья рванулись в его теле. Там, в лучах небесного света, были его Лизетта и маленькая Ариэль! Жан увидел их лица, такие спокойные, такие безмятежные, что почувствовал непреодолимое желание присоединиться к ним в этом блаженстве. И казалось, они тоже его увидели: они улыбнулись, а потом, держась за руки, отвернулись и исчезли. Жан получил обещанную награду. Однако едва он успел сказать «спасибо», как за ними тихо закрылась дверь. Тонкая алая линия появилась на горле и запястье Анны Болейн, а голос толпы, затихший на эти растянувшиеся на целую вечность секунды, вернулся настоящим ревом.
Казалось, будто жаждущий воздуха мир вдруг вздохнул. Такнелл шагнул вперед и за волосы снял голову Анны с плеч. Все глаза следили за тем, как она поднимается, и наконец кровь сильной струей брызнула на толпу. Тело повалилось набок, отрубленная рука упала к ногам Жана, а Такнелл, заливаясь слезами, охрипшим от горя голосом прокричал:
— Вот голова изменницы! Боже, храни короля!
Теперь толпа с криком рванулась вперед, а Жан наклонился, подхватил мешочек с деньгами и руку, сунул ее внутрь мешочка и поспешно завернул обезглавленное тело в свой плащ, крепко его перевязав. Он спрятал мешочек под палаческий фартук, вернул меч в ножны и ушел с эшафота, проталкиваясь между лощеными придворными и чинными дамами, которые, спеша намочить платки в крови мертвой королевы, превратились в рычащих зверей. Его уходу не мешали.