«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I
Шрифт:
Что касается III Отделения, то о посещении его приезжим французом сохранилось живописное свидетельство Анри Мериме, дальнего родственника знаменитого автора «Кармен» Проспера Мериме. Он побывал в России в 1839–1840 годах и описал это путешествие в книге «Один год в России» (журнальный вариант 1844, отд. изд. 1847), где говорится:
Во всех других странах посещение полиции – вещь весьма неприятная и опасная для репутации. Полиция обыкновенно обитает в каком-нибудь грязном притоне, в имеющем дурную славу квартале, и если вас туда вызывают, вы крадетесь тайком, сгорая от стыда, как будто направляетесь к гадалке, а то и к кому-нибудь похуже. У дверей вы сталкиваетесь с мрачными мужчинами и улыбчивыми женщинами. ‹…› В Санкт-Петербурге все иначе. Полиция обитает в ярко освещенном дворце, прислуживают ей юные офицеры, носящие славные имена. Она ведет роскошную и тревожную жизнь любимой жены султана, на которую капризный повелитель обрушивает то нежные ласки, то страшный гнев и которая вечно трепещет, но вечно надеется на новые милости ‹…›, поэтому когда однажды утром вам сообщают, что она желает вас видеть, вы усаживаетесь в
Говоря о полиции, Анри Мериме имеет в виду, разумеется, не обычную, городскую полицию Санкт-Петербурга, а полицию высшую, точнее сказать, ее главу графа Бенкендорфа (в главе одиннадцатой мы вторично встретимся с Мериме на полях одной шпионской истории и узнаем, какие еще темы он обсуждал с главноначальствующим III Отделением).
Отступление: о французской паспортной системе
Злоязычный англичанин Чарлз-Фредерик Хеннингсен, автор книги «Разоблачительные сведения о России, или Император Николай и его империя в 1844 году», рассуждая о важности паспорта в России, сравнил этот документ с цепью каторжника, которая своим звоном напоминает о рабстве. Может показаться, что пристальное наблюдение за иностранцами и собственными подданными с помощью паспортов, билетов и видов вели только российские власти. Между тем французские власти в первой половине XIX века, несмотря на все революционные преобразования, также не пренебрегали этими средствами надзора.
Французское слово passeport, от которого произошел русский «паспорт», в прошлом означало не совсем то, что мы подразумеваем под ним сегодня. В XVII–XVIII веках этим словом обозначали пропуска, которые выдавались жителям Французского королевства для проезда по территории Франции или выезда за границу, а иностранцам – для въезда во Францию.
Великая французская революция поначалу отменила паспорта-пропуска как «покушающиеся на индивидуальную свободу». Но эта свобода интересовала деятелей революции с каждым днем все меньше, вдобавок из-за отсутствия паспортов страну наводнили дезертиры, нищие и чужестранцы, которые беспрепятственно передвигались по ее территории. В результате 1 февраля 1792 года Национальное собрание выпустило декрет о том, что всем гражданам, желающим отправиться в путешествие по Франции или выехать за ее пределы, необходимо обзавестись паспортом с обозначением конечного пункта; тем, кто путешествовал без паспорта или отклонялся от маршрута, грозил арест.
Декрет 2 октября 1795 года утвердил порядок выдачи внутренних паспортов: в провинции эта обязанность была возложена на мэров, а в Париже – на префекта полиции. Начиная с 1810 года внутренний паспорт стоил 2 франка. Он состоял из двух идентичных частей; одну получал владелец паспорта, а другая (корешок) оставалась в мэрии на случай дальнейших полицейских расследований. В паспорте указывались фамилия и имя владельца, место рождения, место проживания и пункт назначения, а также приметы (12 пунктов, не считая особых примет); те же сведения повторялись и в корешке, который подписывали владелец паспорта и два свидетеля (предполагалось, что эти двое должны хорошо знать человека, которому мэр выписывает паспорт, однако в реальности «соискатели» нередко за небольшую плату нанимали себе на соседней улице свидетелей, которых видели впервые в жизни). В паспорте отмечали пункт, куда направляется его владелец, и по прибытии туда приезжий был обязан завизировать свой документ в тамошней мэрии; если он отправлялся дальше, в паспорт следовало внести этот новый пункт назначения. Паспорт был действителен в течение года. Для поездок внутри родного кантона (а с 1816 года – внутри родного департамента) паспорт не требовался. Прежде чем выдать паспорт, мэр должен был убедиться, что его будущий владелец не имеет никаких конфликтов с законом. Префекты призывали мэров не выдавать паспортов для поездок в Париж «кому попало». Рабочему, чтобы получить паспорт, требовалась еще и своего рода «характеристика» от хозяина; в ней владелец мануфактуры или другого предприятия заверял, что данный рабочий заслуживает выдачи паспорта для поездки туда-то на такой-то срок; характеристики эти сохранялись в мэрии вместе с корешками. Рабочие вместо паспорта могли предъявлять трудовую книжку (livret d’ouvrier), в которую мэр заносил последнее место работы владельца книжки, а также то место, на которое он намерен перейти; людям без паспорта или трудовой книжки грозил арест за бродяжничество. Власти использовали паспорта для того, чтобы избежать наплыва безработных и неимущих в большие города и прежде всего в столицу; когда там начинались волнения, министр внутренних дел немедленно предписывал префектам приостановить выдачу паспортов для поездок в Париж.
Любимая женщина власти – высшая полиция
О паспортах для выезда за границу, стоивших 10 франков, и процедуре их получения (в департаментах – у префектов, а в столице – у префекта полиции) уже было рассказано выше (см. с. 21–22).
Наконец, существовала еще третья категория паспортов: неимущим их выдавали бесплатно и даже
Власти эпохи Реставрации утверждали, что паспорта ничуть не сковывают свободу подданных и очень полезны для них самих, ведь благодаря им любой путешественник может доказать в том краю, где никто его не знает, что он честный человек, а не злоумышленник. Разумеется, к бродягам из низших сословий и к почтенным буржуа отношение было разное, и первых контролировали несравненно строже, чем вторых. Правда, когда два русских путешественника-дворянина в 1822 году отправились из Парижа осматривать замок Фонтенбло, на обратном пути кондуктор почтовой кареты потребовал у них паспорта, и им пришлось обращаться к супрефекту за пропуском до Парижа; впрочем, никаких дурных последствий это для них не имело, а в Париже префект полиции, к которому путешественникам было приказано явиться, даже извинился перед ними. Однако в данном случае кондуктор проявил излишнее рвение: конечно, закон устанавливал правила для всех, но полицейское начальство специально предупреждало префектов о том, что высокопоставленных французов, равно как и родовитых иностранцев, не следует тревожить проверками и мелочным контролем. Паспортная система была создана не в расчете на них, а для борьбы с бродягами и прочими «возмутителями спокойствия», сеющими тревожные слухи и будоражащими народ; именно их передвижения следовало держать под контролем.
При Июльской монархии внутренние паспорта по-прежнему имели хождение, но с середины 1830-х годов во Франции начали бурно развиваться железные дороги, и это в значительной мере изменило ситуацию: железнодорожные компании отказывались проверять паспорта у пассажиров, постепенно эти новые веяния распространились также на поездки в дилижансах, и в результате внутренние паспорта начали выходить из употребления. Тем не менее они, равно как и заменявшие их трудовые книжки, были окончательно отменены лишь в конце XIX века.
Что же касается документов, которые требовались от иностранцев для въезда во Францию, то их появление в революционную эпоху относится к тому же 1792 году, когда были введены первые внутренние паспорта. В ту пору иностранец, въехавший во Францию, должен был предъявить свой паспорт муниципальным властям, а те – отослать его для визирования в Комитет общей безопасности, иностранцу же выдать взамен временную «карту безопасности». Правила для иностранцев постепенно становились все строже: так, закон от 13 октября 1797 года предписывал им являться к начальникам приграничных департаментов и сообщать, в какой именно французский город они направляются, а копии их паспортов отсылались и в Министерство иностранных дел, и к начальнику местной полиции. Иностранцы, не принадлежавшие к числу дипломатов, находились под особым надзором Директории, которая, заподозрив, что они угрожают общественному порядку, могла отнять у них паспорта и выслать из Франции. В основе всех этих мер и в революционную эпоху, и при Империи, и при следующих режимах лежало общее недоверие к иностранцу, чужаку, незнакомцу, от которого можно ожидать чего угодно и который поэтому обязан предоставлять гарантии своей благонадежности.
В эпоху Реставрации после пересечения границы иностранец являлся в ближайшую мэрию со своим национальным паспортом, который оттуда отсылали для визирования в Министерство внутренних дел, а затем возвращали владельцу. Иногда иностранцы обменивали свой паспорт на местный внутренний и ездили по стране уже с ним, а для того чтобы получить назад национальный паспорт перед возвращением на родину – в том случае, если речь шла о рабочих, – предъявляли «характеристику» от французского нанимателя. Власти старались контролировать все передвижения иностранцев; мэры должны были присылать префектам ежемесячные ведомости об иностранных подданных, проезжающих через их город (сведения эти они, по-видимому, получали от владельцев постоялых дворов и кондукторов дилижансов).
При Июльской монархии ситуация с въездными документами немного упростилась: французским консулам за границей разрешили, в том случае если это не противоречит местному законодательству, выдавать всем желающим паспорта для въезда во Францию или визировать национальные заграничные паспорта въезжающих, если они выписаны должным образом. А в апреле 1832 года французский парламент принял очень важный закон о политических беженцах. Тогдашний министр юстиции считал необходимым включить в эту категорию всех иностранцев, которые приехали во Францию без паспорта и не находятся под покровительством посла своей страны. Впрочем, споры о том, кого именно следует считать беженцем, шли во Франции еще много лет, и точное юридическое определение так и не было дано. В 1833 году было выпущено постановление, обязывавшее эмигрантов, претендующих на материальное вспомоществование, предъявлять доказательства политических причин своего бегства из отечества, однако зачастую вместо доказательств они предоставляли рекомендательные письма от известных и влиятельных людей. Именно закон о беженцах легализовал, к неудовольствию российского императора, пребывание во Франции многочисленных поляков, покинувших родину после подавления Польского восстания 1830–1831 годов. После 1831 года во Франции проживало примерно 7000 поляков-эмигрантов, или, как писали в документах III Отделения, польских выходцев (треть всех политических беженцев, в число которых входили и итальянцы, и испанцы, и португальцы). Согласно закону 1832 года, правительство должно было направлять беженцев на жительство в определенные города; тем самым власти облегчали себе надзор за приезжими, чей мятежный дух вызывал у них немалые опасения. Впрочем, эта мера распространялась только на тех эмигрантов, которые получали субсидию от французского правительства; эмигранты более состоятельные были вольны селиться, где захотят. Неугодных беженцев французское правительство высылало из страны; так в 1833 году был – по настоянию российского посла – выслан в Бельгию польский историк, активный участник восстания 1830–1831 годов Иоахим Лелевель. Июльские власти проявляли гостеприимство по отношению к политическим изгнанникам, но при этом очень опасались притока в страну иностранной рабочей силы: именно начиная с этого периода у иностранных рабочих начали спрашивать, помимо паспорта или трудовой книжки, свидетельство из страны происхождения, подтверждающее, что его податель непременно возвратится на родину.