«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I
Шрифт:
Предисловие
Об отношениях России и Франции написано немало. Есть работы, посвященные влиянию французской литературы на русских писателей, восприятию французскими путешественниками России, а русскими – Франции, французам в России в 1812 году, французским инженерам, развивавшим русскую науку, и даже русским людям, которые сумели стать французскими писателями. Но тему отнюдь нельзя считать исчерпанной.
Русско-французские отношения в царствование Николая I (1825–1855) – это взаимные обольщения и взаимные страхи. Русские (включая императорское семейство) с удовольствием читали французских писателей и мечтали попасть на страницы их путевых заметок (разумеется, в лестном виде); французы (по крайней мере некоторые из них, недовольные отечественным политическим устройством) верили, что российская абсолютная монархия способна даровать подданным тот вожделенный «порядок», какого не обеспечивает шумный французский парламент. Но в то же самое время русские (во всяком случае, в правительственных кругах) боялись, что французы принесут в Россию «либеральную заразу»; французы же (и не они одни) боялись, что русские опять, как в 1814 году, придут во Францию и завоюют ее. Теофиль Готье в очерке о своем путешествии в Испанию и пребывании в Гренаде замечает:
Когда ризничий, показывавший нам монастырь, узнал, что мы французы,
Готье путешествовал по Испании в 1840 году, когда Россия и Франция вовсе не находились в состоянии войны; но ведь и дыма без огня не бывает; такую, следовательно, репутацию имела Россия в Европе. Не лучше была и репутация Франции в глазах российского императора; слова управляющего III Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии (высшей полиции): «Иностранцы – это гады, которых Россия отогревает своим солнышком, а как отогреет, то они выползут и ее же кусают» – отражают отношение российской власти к иностранным подданным вообще, но «почетное» первое место среди них, особенно после 1830 года, когда к власти в результате Июльской революции пришел «король французов» Луи-Филипп, безусловно занимали подданные Франции. На этой почве взрастали газетные утки и мистификации, дипломатические скандалы, необоснованные подозрения ни в чем не повинных людей, утопические мечтания, не выдерживающие столкновения с реальностью.
В книге речь пойдет обо всем этом, но в первую очередь – о судьбах французов в России. Однако судьбы эти неотделимы от той репутации, которую имела Россия Николая I в глазах французов, поэтому некоторые главы посвящены не французам в России, а России на страницах французских газет и книг или в донесениях французских дипломатов. Кроме того, поскольку судьбы французов, приезжавших в Россию, зависели от надзора, осуществлявшегося III Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, вначале речь пойдет о функционировании этой организации и методах ее работы. Но моя книга – вовсе не история III Отделения и Корпуса жандармов (на эту тему есть много содержательных работ) и не история русско-французских отношений. Меня интересуют в первую очередь конкретные французы в их отношениях с Россией и русскими, то есть не история, а истории французов в России. Парадоксальным образом эти отдельные истории частных и притом, как правило, мало кому известных людей оказалось возможным извлечь из самых что ни на есть казенных архивных фондов – архива вышеупомянутой высшей полиции, хранящегося в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), и архива французского Министерства иностранных дел. Леопольда фон Ранке, призывавшего историков показывать, «как все было на самом деле», многократно обвиняли в наивности; однако мне – да и не мне одной – кажется все-таки, что, не имея такого намерения, не стоит и заниматься историей. Архивные документы об иностранцах в России чаще всего оповещают нас об имени и роде занятий безвестного приезжего, но не позволяют узнать что-то большее. Однако порой попадаются такие дела, которые дают возможность увидеть эпизоды из жизни французов в России изнутри, с разнообразными живописными подробностями, показать изнанку официальной истории, узнать, каким образом личные взаимоотношения «на местах», наивные заблуждения или хитроумные ухищрения, неосторожность или суетливость действующих лиц корректируют то, что написано в самых, казалось бы, объективных документах – высочайших указах и постановлениях правительства.
Но прежде чем перейти к историям, придется заняться историей – общими сведениями о том, какие бумаги французы (и вообще иностранцы) предъявляли при въезде в Россию и выезде из нее, как за ними наблюдали в то время, которое они проводили на территории империи, и кому было поручено это наблюдение, а также об отношении властей к французам «полезным» и «вредным». Об этом речь идет в двух первых главах. Разумеется, на нескольких десятках страниц рассказать обо всех подробностях российского законодательства, чрезвычайно запутанного и постоянно обновлявшегося, невозможно; за подробностями я отсылаю читателей к двум недавним монографиям, посвященным надзору за иностранцами: книгам О. Ю. Абакумова и А. В. Тихоновой (выходные данные см. в библиографии, помещенной в конце книги). Остальные главы посвящены отдельным эпизодам, отдельным судьбам и построены на архивных или газетных материалах.
1. Французы в России: паспорта, визы, надзор
Приезд в Россию
Что такое было для француза в 1820–1850-х годах – приехать в Россию? Известно, какие средства сообщения при этом использовались: французы прибывали в европейскую часть России либо по морю на пакетботе из Дюнкерка, Гавра или Любека, либо по суше в экипаже (железнодорожное сообщение между Парижем и Санкт-Петербургом появилось позже, во второй половине XIX века). Но чем Российская империя встречала француза на границе?
Самое знаменитое – но отнюдь не единственное – описание этой встречи оставил Астольф де Кюстин в книге «Россия в 1839 году» (1843). Кюстин приплыл в Россию морем в июле 1839 года. Пакетбот «Николай I» приблизился к Кронштадту на заре. Дальше произошло следующее:
Мы бросили якорь перед безмолвной крепостью; прошло немало времени, прежде чем пробудилась и явилась на борт целая армия чиновников: полицмейстеры, таможенные смотрители со своими помощниками и, наконец, сам начальник таможни; этот важный барин счел себя обязанным посетить нас, дабы оказать честь прибывшим на борту «Николая I» славным русским путешественникам.
Пакетбот, везущий Францию и все французское к российским берегам
Поскольку пакетботы, курсировавшие между Германией и Россией, имели слишком большую осадку и не могли войти в Неву, в Кронштадте пассажиры перебирались на другой, более легкий корабль и уже на нем добирались до Петербурга. Кюстин продолжает свой рассказ:
Нам позволено взять с собой на борт этого нового судна самый легкий багаж, но лишь после досмотра, который произведут кронштадтские чиновники. ‹…› Мне предложили спуститься в кают-компанию, где заседал ареопаг чиновников, в чьи обязанности входит допрос пассажиров. Все члены этого трибунала, внушающего скорее ужас, нежели уважение, сидели за большим столом; некоторые с мрачным вниманием листали судовой журнал и были так поглощены этим занятием, что не оставалось сомнений: на них возложена некая секретная миссия; ведь официально объявленный род их занятий никак не располагал к подобной серьезности.
Одни
В результате долгого допроса, которому меня подвергли вместе с другими пассажирами, у меня отобрали паспорт, а взамен выдали карточку, предъявив которую я якобы смогу вновь обрести свой паспорт в Санкт-Петербурге.
Казалось бы, все необходимые формальности были исполнены. Однако прежде чем отплыть из Кронштадта, путешественникам пришлось ждать еще несколько часов, причем причины задержки они не понимали.
Наконец нас оповестили о причине столь долгого промедления. Главный из главных, верховный из верховных, начальник над всеми начальниками таможни предстал перед нами: его-то прибытия мы и ожидали все это время, сами того не зная. Верховный этот владыка ходит не в мундире, но во фраке, как простой смертный. Кажется, ему предписано играть роль человека светского: для начала он стал любезничать с русскими дамами ‹…› Наш светский таможенник меж тем, продолжая блистать придворными манерами, изящнейшим образом конфискует у одного пассажира зонтик, а у другого чемодан, прибирает к рукам дамский несессер и, храня полнейшую невозмутимость и хладнокровие, продолжает досмотр, уже произведенный его добросовестными подчиненными.
Наконец Кюстин и другие пассажиры смогли отплыть в Петербург. В петербургском порту судьба их сложилась по-разному: русские люди сошли на берег, а иностранцу Кюстину предстоял следующий этап общения с русской бюрократической системой:
Нам надлежало предстать перед новым трибуналом, заседавшим, как и прежний, кронштадтский, в кают-компании нашего судна. С той же любезностью мне были заданы те же вопросы, и ответы мои были переведены с соблюдением тех же церемоний.
– С какой целью прибыли вы в Россию?
– Чтобы увидеть страну.
– Это не причина. (Как вам нравится смирение, с которым подается реплика?)
– Другой у меня нет.
– С кем вы намерены увидеться в Петербурге?
– Со всеми особами, которые позволят мне с ними познакомиться.
– Сколько времени намереваетесь вы провести в России?
– Не знаю.
– Но все же?
– Несколько месяцев.
– Имеете ли вы дипломатические поручения?
– Нет.
– А тайные цели?
– Нет.
– Научные планы?
– Нет.
– Может быть, вы посланы вашим правительством для изучения общественного и политического положения в нашей стране?
– Нет.
– Значит, вас послала торговая компания?
– Нет.
– Итак, вы путешествуете по своей воле и из чистого любопытства?
– Да.
– Отчего же вы избрали именно Россию?
– Не знаю, и т. д., и т. д., и т. д.
– Имеются ли у вас рекомендательные письма к кому-нибудь из российских подданных?
Предупрежденный о неуместности чересчур откровенного ответа на этот вопрос, я назвал только своего банкира.
Перед этим судом предстали и многие мои сообщники-чужестранцы; они подверглись самому суровому допросу в связи с некими неправильностями, вкравшимися в их паспорта. У русских полицейских ищеек тонкий нюх, и они изучают паспорта более или менее пристально, смотря по тому, как понравились им их владельцы; мне показалось, что они относятся к пассажирам одного и того же корабля далеко не одинаково. Итальянского негоцианта, который проходил досмотр передо мной, обыскивали безжалостно, хочется сказать – до крови; его заставили даже открыть бумажник, заглянули ему за пазуху и в карманы; если они поступят так же со мной, я вызову у них большие подозрения, думал я.
Карманы мои были набиты рекомендательными письмами, часть из которых я получил непосредственно от русского посла в Париже, а часть – от особ не менее известных, однако письма эти были запечатаны, и это обстоятельство принудило меня не оставлять их в чемодане; итак, при виде полицейских я застегнул фрак на все пуговицы. Однако они не стали обыскивать меня самого, зато проявили живой интерес к моим чемоданам и тщательнейшим образом осмотрели все мои вещи, в особенности книги. Они изучали их нестерпимо долго и наконец конфисковали все без исключения, держась при этом по-прежнему необычайно любезно, но не обращая ни малейшего внимания на мои протесты. У меня отобрали также пару пистолетов и старые дорожные часы; напрасно я пытался выяснить, что противузаконного нашли стражи порядка в этом последнем предмете; все взятое, как меня уверяют, будет мне возвращено, но лишь ценою множества хлопот и переговоров. Итак, мне остается повторить вслед за русскими аристократами, что Россия – страна ненужных формальностей.
Российские чиновники, впрочем, вовсе не считали эти формальности ненужными. Прежде чем поговорить о том, насколько достоверно это описание и что соответствовало ему в подлинных таможенных и полицейских постановлениях, приведем еще одну аналогичную зарисовку. Преимущество ее в том, что она принадлежит путешественнице, которая прибыла в Петербург морским путем, как и Кюстин, но на два месяца раньше него, в мае 1839 года, и рассказала о своих впечатлениях за четыре года до публикации кюстиновской книги. Путешественницу звали Сюзанна Вуалькен (1801–1877), она была женщина передовых взглядов, журналистка, сенсимонистка, предшественница феминизма, а в Россию приехала работать акушеркой и оставалась в нашей стране целых семь лет; ее письма к сестре, в которых она описывала свое пребывание в Российской империи, впервые были изданы только в конце ХХ века, в 1979 году, под названием «Записки сенсимонистки о ее жизни в России. 1839–1846». Так вот, Сюзанна Вуалькен описывает свое прибытие в Петербург следующим образом: