Франклин Рузвельт
Шрифт:
«Сегодня мы, американцы, вместе с нашими союзниками делаем историю. И я надеюсь, что это будет более светлая история, чем вся история прошлого.
Мы молимся о том, чтобы быть достойными тех безграничных возможностей, которые нам даровал Бог» {675} .
Напряженнейший труд тяжелобольного человека, не дававшего себе послаблений в течение нескольких десятилетий, не мог в конце концов не отразиться на его общем самочувствии. Хотя Рузвельт на протяжении всего этого времени отдыхал по несколько раз в году, по сути дела он лишь менял местопребывание — перебирался из Вашингтона в Уорм-Спрингс или Гайд-Парк, позже в Шангри-Ла. Он наслаждался свежим воздухом, больше времени
Пока страна находилась в опасной ситуации, Рузвельт не давал себе расслабиться. Но в 1944 году общее переутомление и изношенность организма стали давать о себе знать. Кардиолог Говард Бруэн, ставший вторым лечащим врачом президента во время войны, выражал несогласие со слишком, по его мнению, оптимистическими оценками состояния его здоровья давним семейным доктором Россом Макинтайром. Но капитан Бруэн никак не мог выступить против авторитета вице-адмирала Макинтайра, который в некоторых случаях прислушивался к рекомендациям более молодого коллеги, а иногда с ходу их отметал. Макинтайр поучал: «Этому пациенту вы не можете приказать всё оставить и лечь в постель. Ему ведь нельзя просто сказать — ты должен делать то или это. Ведь это президент Соединенных Штатов». В то же время Бруэн, которому Рузвельт постепенно стал больше доверять, в какой-то мере влиял на поведение пациента, излучавшего обаяние. Врач вспоминал: «Во время ланча и обеда он оживленно беседовал, рассказывал удивительные истории. Вспоминал минувшее. Говорил о текущих делах, привлекая к разговору всех. Он был блестящим рассказчиком» {676} .
С весны 1944 года самочувствие президента сильно ухудшилось. Он стал плохо спать, быстро утомлялся, возникли головные боли и раздражительность, появилась одышка, случались периоды апатии, когда ему просто ничего не хотелось делать. К тому же он часто страдал мучительными бронхитами непонятного происхождения. Всё это вело к усилению физической слабости. Рузвельт теперь не только не мог ходить, опираясь на палку с одной стороны и руку помощника с другой, но и всё реже передвигался на костылях. Ноги его не слушались. Приходилось почти всё время пользоваться креслом на колесах. Даже пересесть с него в обычное кресло стало нелегко.
В марте Рузвельт с высокой температурой был помещен в военно-морской госпиталь в Бетесде, пригороде Вашингтона, с диагнозом «острый бронхит, сердечная недостаточность». К гипертонии прибавились резкие колебания артериального давления — от 180 на 90 (при некотором улучшении состояния) до 240 на 130. После недельного пребывания на больничной койке он был выписан с рекомендациями: уменьшение деловой активности, обязательный послеобеденный сон, прием успокоительных препаратов для глубокого сна ночью и т. д. Они соблюдались лишь частично, так как государственные дела требовали полной самоотдачи.
Во время июльской инспекционной поездки по стране Рузвельт перенес тяжелый сердечный приступ. Он почти потерял сознание, начались судороги, лицо выражало страдание. Рядом с ним был только сын Джеймс. Вызванные врачи оказали первую помощь, и он продолжил путешествие {677} .
Медицинское обследование выявило расширение сердца, подтвердило гипертонию и сердечную недостаточность. По рекомендации врачей Рузвельт стал больше следить за своим здоровьем. Он теперь реже пил коктейли, которые предпочитал готовить сам, снизил число выкуриваемых сигарет с двадцати-тридцати до пяти-шести в день, позволял себе непродолжительный дневной отдых в постели, стал соблюдать диету. Врачи запретили пользоваться бассейном, и это стало для него главным бытовым лишением.
По требованию врачей Рузвельт стал принимать дигиталис — препарат наперстянки, о котором говорили, что это скальпель в руках терапевта — мощное лекарственное средство в умелых руках и крайне опасное в неопытных. Действительно, в 1930—1940-х годах он был незаменимым средством лечения хронической сердечной недостаточности, являясь в то же время и опасным ядом. Лечебная доза дигиталиса устанавливалась каждому пациенту индивидуально. Для Рузвельта быстро определили оптимальную дозировку, и прием лекарства несколько укрепил сердце.
Президент был серьезно болен, однако его подлинное самочувствие держалось в тайне. Главный личный врач Макинтайр регулярно сообщал прессе, что здоровье главы государства во всех отношениях остается превосходным. Видимо, Макинтайр и сам отчасти поверил собственным бюллетеням, ибо слишком быстро снял строгие медицинские назначения. Бруэн вынужден был подчиняться, следуя врачебной и воинской субординации.
Все принятые меры несколько улучшили состояние здоровья Рузвельта и повысили его работоспособность. И всё же и врачи, и члены семьи, привыкшие к тому, что Франклин преодолевал недуги и просто плохое самочувствие мощной силой воли, не проявили достаточного внимания к его болезни. Особенно это касалось Элеоноры, которая была очень здоровой женщиной и никогда не воспринимала всерьез ни свои, ни чужие недомогания.
С лета 1941 года в Белом доме стала иногда бывать старая любовь Франклина Люси Мёрсер, в браке Рутерфёрд (она приезжала на свидания под конспиративным именем «миссис Джонсон»). Беседы с ней, воспоминания о прежних годах, о тайных встречах, казалось, вливали в Рузвельта эликсир молодости. Раньше Франклин обычно виделся с Люси за городом. Их свидания, как говорится, были секретом Полишинеля, но оба стремились соблюдать внешние приличия.
Между встречами Франклин и Люси переписывались. Рузвельт писал об Уорм-Спрингс, о своих надеждах на выздоровление после полиомиелита, о стремлении помочь в организации лечения больных детей. Он рассказывал любимой женщине о своих поездках и впечатлениях. Нередко его письма с сообщением маршрутов передвижения являлись тайными приглашениями на свидания {678} .
Лояльное отношение Элеоноры к этим встречам позволило отказаться от ханжества. Однажды Франклин спросил дочь Анну, не будет ли она возражать против присутствия на обеде его «старой приятельницы». Чуть поколебавшись, та ответила согласием {679} . Это окончательно «узаконило» регулярные свидания с Люси в Белом доме и за его пределами.
Посредницей стала секретарша Рузвельта Грейс Тулли, с которой Люси договаривалась о посещении Белого дома. В архиве Грейс сохранились несколько писем Люси, невинных по форме, но совершенно недвусмысленно показывающих, что за ними должны были последовать свидания {680} .
Франклин считал, что Люси так же обворожительна, как и 25 лет назад, когда завязался их бурный роман. Сохранению нежных отношений, вероятно, способствовало и то, что она ни на что, кроме встреч, не претендовала и не вмешивалась в дела высокопоставленного возлюбленного, который говорил с ней исключительно об общих знакомых, о прошлом, о циркулировавших сплетнях и слухах и других подобных мелочах.
Как-то в Белом доме побывала и единственная дочь Люси — Барбара. Она пообедала с Франклином, долго с ним разговаривала. После этой встречи растроганный Рузвельт написал Люси, какой замечательный у нее ребенок — «именно такой, какого ожидал встретить» {681} . Эти слова звучат несколько загадочно — не думал ли он, что Барбара — его дочь?