Франкский демон
Шрифт:
Толпе речь оратора пришлась по душе:
— Да здравствует Господь! Слава храмовникам! Да благословит Всевышний великого магистра Храма за его щедрость! Да здравствуют христианские воины, которые, не щадя себя, бьются за братию свою!
Триумф его немного подпортил какой-то сомневающийся.
— А не мало ли вас, доблестные рыцари? — спросил он, очень удачно воспользовавшись моментом, когда шум немного поутих. — Говорят, язычников десятки тысяч?
— Что ж с того? — не смутился Жерар. — Кем выглядел Давид рядом с Голиафом? Однако гигант был повержен, и филистимляне бежали! Спешите же за нами, и вы увидите то же самое! Господь сотворит чудо, как делал Он многажды, заставляя уверовать даже Фому Неверующего!
Сказав это, он почёл своё выступление законченным. Затрубили рога, марешаль Жак и братья-десятники бросились раздавать команды, и вот всё войско храбрецов тронулось в путь, провожаемое восторженными возгласами горожан Некоторые из них поспешили откликнуться на призыв магистра Храма и, захватив из дома побольше вместительных мешков, последовали за рыцарями.
Жослен, прозванный Храмовником, вновь загостился в Акре. Он считал себя вправе насладиться небольшим отдыхом, которого, как искренне полагал, вполне заслуживал после столь блестящим образом исполненной службы гонца. Тем ранним августовским утром, когда посланник дамы Агнессы прибыл в столицу Горной Аравии, он, едва придя в себя, вновь сел в седло, не пожелав остаться в стороне и пропустить заварушку, как назвал князь события, последовавшие сразу за смертью короля Бальдуэнета.
Спустя некоторое время после возвращения в Керак, уже после удачного набега на сарацинский караван, Ренольд решил отметить верного слугу и оказал ему большую честь, предложив жениться на только что осиротевшей тринадцатилетней дочери одного из вассалов, державшего замок Ормоз, расположенный на полпути между Монреалем и древней Петрой. Услышав отказ Жослена, сеньор очень удивился и спросил: «Тебе не нравится крепость? Слишком мала? Сгоняй рабов, надстраивай башни и стены, расширяй пределы. Денег на обзаведение дам. Увижу, что тратишь на дело, ещё пожалую. Ну так как?» — «Спаси вас Бог, государь. Не хочу я жениться». — «Но когда-то же надо? Тебе уже двадцать пять. Пора. Может, тебе не по душе юная Сесиль? Она и верно худовата, но у неё ещё все впереди. Ей всего-то тринадцать. Дозреет, расцветёт. Какие её годы?»
И всё-таки рыцарь, рискуя разозлить сеньора, отказался. Против ожидания, Ренольд не стал гневаться, а, подумав немного, сказал: «Ну что ж, если ты решил схватить за хвост удачу, Бог тебе в помощь. Мне в своё время повезло. Даст Господь, и тебе тоже повезёт». Больше они не говорили об этом, и Жослен так и не узнал, имел ли в виду князь свою первую женитьбу, превратившую сына небогатого французского графа во властителя процветающего княжества в Северной Сирии или говорил о чём-то другом? «Даст Господь, и тебе тоже повезёт», эта фраза, произнесённая Ренольдом, звучала уж очень по-отечески. В душе молодого рыцаря она всколыхнула целую волну переживаний. Возможно ли? Может ли такое быть? Нет, сатана просто искушал его! И всё же... «И тебе тоже... И тебе тоже...» Ничего особенного, любой пожилой умудрённый сединами рыцарь, тем более такой могущественный вельможа, такой славный воин, именем которого пугают непослушных детей жены нечестивых агарян по всему Востоку, вполне может вот так по-отечески разговаривать с любым молодым воином, будь тот хоть граф, хоть князь, и уж тем более с собственным вассалом, безземельным башелёром. Храмовник гнал от себя ненужные мысли, но они возвращались, и он снова прогонял их.
Хотел ли Жослен, как выразился сюзерен, схватить за хвост удачу, в единый миг перепрыгнуть через пропасть условностей, в одночасье сделаться знатным бароном? Трудно сказать, едва ли. Слишком большую часть помыслов его занимала Агнесса де Куртенэ — его счастье и его проклятье. Однако, как ни хотелось рыцарю находиться возле своей дамы сердца, он понимал, что отдых, на который он обменял предложенные ему руку и сердце юной Сесиль д’Ормоз, кончился, и пора отправляться
Поговаривали, что турки нападут в священный для христиан праздник Пасхи, но этого не случилось, поскольку повелителю Востока пришлось самому идти в Трансиорданию, чтобы сопровождать караван в Дамаск. Жослену не мог не льстить тот факт, что из-за действий его господина, а значит, и в какой-то мере из-за него самого — ведь они с Бювьером весьма отличились в рейде, когда франки захватили караван прошедшей зимой, убив многих язычников мечом и ещё больше богомерзких агарян затоптав копытами — такой могущественный властитель, как Салах ед-Дин, вынужден тратить время на охрану купцов и женщин. Когда Пасха прошла и ничего не случилось, тогда стали ждать неприятностей на Троицын день.
Жослен собирался встретить этот праздник в Акре, но не рассчитал собственных возможностей, и когда средства стали истощаться — хоть иди и грабь ещё один караван в одиночку! — рыцарь не без грусти покинул вторую столицу королевства и отправился в немилое ему теперь, унылое Заиорданье. Сперва он хотел ехать вдоль берега до Кесарии, чтобы оттуда повернуть к Себастии и Наплузу, но потом передумал и избрал дорогу через Галилею. Не видя смысла спешить, он, прибыв в Назарет в конце апреля, сам не зная зачем, решил задержаться в городе на праздник святых Филиппа и Якова, провести там день-другой и продолжить путь в понедельник, 4 мая. Тем временем в пятницу 1-го числа в город приехали магистры обоих военных орденов и Иосия Тирский. Архиепископ остался в Назарете, а все рыцари, которые только оказались там, получили приглашение принять участие в экспедиции против сарацин.
Жослен не смог бы отказаться, даже если бы очень захотел, поскольку магистр Храма, едва увидев, сразу же узнал в нём приближённого князя Ренольда и, на беду Жослена, страшно не любившего никем командовать, оказал ему большую любезность: вверил под его начало десяток светских рыцарей. Как выразился сам Жерар, он сделал молодого человека командором-десятником, командор де шевалье.
Пройдя около шести миль по дороге на север, к полудню войско латинян оказалось невдалеке от Крессона, где перед глазами франков передового отряда, едва они поднялись на вершину очередного холма, открылось устрашающее зрелище — стан врага. Внизу в благодатной долине расположились несколько тысяч всадников, чьи кони утоляли жажду возле звонких чистых ключей.
Получив известие о появлении неприятеля, Жерар де Ридфор, против чьего руководства экспедицией не возражал никто, даже его коллега, магистр Госпиталя, пришёл в восторг и немедленно поскакал вперёд, дабы лично убедиться, что дела обстоят так, как доносили рыцари авангарда. Рожер де Мулен, марешаль Жак де Майи с братьями-командорами и десятники, возглавлявшие отряды светских рыцарей, последовали за Жераром. Всего на пригорок поднялось немногим больше полутора десятков человек.
— По-моему, турок больше, чем мы с вами предполагали, мессир, — почти равнодушно проговорил глава ордена иоаннитов и так же меланхолично поинтересовался: — Вы не находите?
— Я нахожу, мессир, — согласился гранмэтр Храма, но поспешил уточнить: — Нахожу, что изменник Раймунд намеренно ввёл нас в заблуждение, сообщив неправильное число язычников, которых он предательским образом допустил на христианские земли.
— Зачем бы ему это делать? — спросил Рожер де Мулен.
— Я — не изменник, мессир, — заявил Жерар де Ридфор, кривя рот в брезгливой ухмылке, — и потому помыслы изменника мне неведомы. Очень жаль, что у меня с собой нет его грамоты, а то бы я показал её вам и вы бы во всём сами убедились. Клянусь белым цветом своего плаща и красным крестом на нём!