Франкский демон
Шрифт:
— И я люблю вас, мессир, — прошептала она, обвивая руками его шею. — Очень люблю. Если бы вы не сказали мне сейчас, что любите меня, я бы умерла.
— Я был бы самым несчастным человеком на свете, если бы это случилось, — так же шёпотом произнёс Бальдуэн и поцеловал Сибиллу в губы. — Не говори так больше, моя прекрасная белая голубка, не разбивай мне сердце.
II
Пикантное новогоднее приключение взбодрило Агнессу, случай помог ей одержать, по крайней мере, одну немаловажную победу — разбить барьер условностей, разделявший
Очень сильно беспокоила мать Сибилла, она сделалась ещё более замкнутой, чем была даже в первые месяцы вдовства. Между тем по бесспорным для опытной женщины приметам Графиня могла заключить — девочка счастлива, во всяком случае, считает себя таковой, что означало, отношения принцессы и её кавалера складывались удачно для Сибиллы. Однако пока ни один из них не предпринимал никаких практических действий, не делал попыток подготовить короля к предстоящему браку. Мать вела себя так, будто бы ни о чём не догадывалась. Уж очень не хотелось ей сейчас разбрасываться, она наслаждалась счастьем, которое давали ей встречи с Амориком.
Наверное, она могла бы даже примириться с возвышением Ибелинов. Ах, если бы не тот красноречивый, полный злорадства взгляд, брошенный на неё бароном Рамлы на рождественском пиру, — взгляд, в котором читался приговор: «Твоя песенка спета, обольстительница Агнесса. Скоро ты будешь любоваться внуками, детьми моими и твоей дочери. А о златокудром Аполлоне из Лузиньяна забудь. Знаешь, что это такое? Это месть. Настало время платить за те «приятные мгновения», которые ты доставляла моему брату, когда он воевал за корону вдали от дома, а ты резвилась в постели с первыми встречными. Тебя ждёт забвение, на сей раз окончательное и бесповоротное».
Гром прогремел, когда было объявлено, что на Пасху 1179 года состоится помолвка Бальдуэна и Сибиллы.
«Ах, тихоня! Ах, скромница! Ах, монашка! — Агнесса сжимала кулаки. — А Ибелины-то, Ибелины?! Хороши братики, всё королевство решили под себя подмять?! Обвели, обвели вокруг пальца!»
Говорить с сыном, требовать от него сорвать помолвку Графиня не стала. Верно оценивая расстановку сил, она понимала, ничего хорошего разговор не даст. Мало настроить короля против брака сестры, так ведь и её же саму придётся убеждать в том, что ей вовсе не нравится барон Рамлы. Вот если бы они уже стали любовниками! Теперь то обстоятельство, что влюблённые в своих отношениях не преступали допустимых границ поведения, также играло на руку Ибелинам. Ведь в противном случае можно было бы спровоцировать скандал, что, вероятно, даже заставило бы короля Бальдуэна не только расстроить помолвку, но и удалить барона, посягнувшего на честь сестры, от двора — тут решение целиком за братом Сибиллы, так как дело это прежде всего семейное, а не государственное.
Как и всякий, кто нашёл вдруг, что, действуя как будто бы правильно, оказался в дураках, Графиня первым делом принялась клясть себя за совершенные просчёты. Конечно, во всём была виновата только она сама — проглядела, прохлопала главное, слишком много времени уделяла своему Аполлону Аквитанскому. Но поскольку долго злиться на себя трудно, да и бессмысленно, Агнесса обратилась к Богу — уж Он-то мог бы предостеречь
«Почему, Господи? Почему посылаешь Ты удачу, почему даруешь победу моим врагам?! За что заставляешь так страдать? Почему тот, кто отобрал у меня всё, вновь торжествует теперь? Уж лучше бы Ты не манил меня призрачной удачей! Пусть бы оставалась я в забвении, где пребывала все лучшие годы свои, лишённая и детей моих, и мужа, с которым венчались я перед лицем Твоим! Ты возвёл моего сына на трон, но поразил страшной болезнью, наказав несчастного за грехи его бабки, королевы Мелисанды, так зачем же Ты умножаешь страдания матери? Не позволь свершиться новой, ещё большей несправедливости, не дай, не допусти к трону больного мальчика моего дурных советчиков! Неужто не видишь, как тяжело ему, как тяжко мне?!»
Бог не отвечал, Дева Мария тоже. От брата, в чём Агнесса убеждалась с каждым днём всё сильнее, пользы было немного. Графа Жослена больше всего на свете волновали собственные земельные приобретения, распоряжаясь королевской казной, он не забывал и о себе. Бывший узник Алеппо потихоньку богател, его мало заботили терзания сестры, он лишь разводил руками и вздыхал: «Ну что же теперь делать? Так, видно, Бог хочет. Господня воля. Глядишь, и поладим мы с Ибелинами? Что уж так изводить себя? Нам без короля нельзя, сами понимаете, язычники враз сожрут. Сегодня его величеству лучше — сам полки водить готов, а что завтра будет? Барон Рамлы — воин смелый. Уж не убивайтесь вы так, не турок же он!»
Хуже! Хуже! Хуже турка!
Графиня послала в Кесарию к Ираклию, но архиепископа задержали какие-то неотложные дела. Обратиться сама, минуя его, к тамплиерам она не решалась. «И почему не знаю я путей тайных, что ведала Мелисанда?! — иногда в отчаянии сокрушалась Агнесса, но тут же пугалась собственных мыслей: — Нет, нет, Христе Иисусе, я не хочу быть, как она! Я прошу помощи у Тебя! У одного Тебя, вседержителя!»
Вновь и вновь, глотая слёзы, взывала она к Всевышнему:
— Но почему, почему глух Ты к мольбам моим? Почему оставил милостью своей? Лучше убей, но не заставляй страдать! Дай хоть малый шанс, хоть крохотную надежду! Яви, яви, Господи, чудо, позволь напиться страждущему в пустыне, позволь идущему дойти до цели! Не дай мне чахнуть в забвении, зная, что ненавистник мой радуется и празднует победу! Возьми саму жизнь, но помоги! Отдам тебе всё, что имею, только сделай так!
— Государыня. — Молитвенница подпрыгнула на месте — неужели Бог ответил? Однако, когда до неё дошло, что голос, который она слышала, исходил ни в коем случае не с Небес и имел явно земное происхождение, Агнесса обернулась и увидела... немую монахиню Марию. — Простите, государыня, — проговорила та. — Я вошла не вовремя...
Графиня замахала рукой, точно собираясь перекрестить монахиню, но знамение не получилось. Могло показаться, что Агнесса, временно лишившаяся дара речи, хотела просто перечеркнуть Марию.
Поднявшись с её помощью на ноги, Графиня спросила:
— Так ты не немая? — В голосе её зазвенели металлические нотки. Она с каким-то странным любопытством вглядывалась в лицо монахини, которую видела без капюшона едва ли не впервые в жизни. Она выглядела лет на десять старше хозяйки. — Выходит, ты обманывала меня?
— Нет, государыня, — покачала головой та. — Я хранила молчание двенадцать лет, но теперь ваша молитва отомкнула мои уста.
— Отомкнула уста? — эхом отозвалась Агнесса.