Франсуа Вийон

Фавье Жан

«А иногда она относила пирог в свою комнату в городе и туда приходил ее любезный покупатель. Так вот они веселились».

Хозяйка, будь то трактирщица или владелица мастерской, порой тоже принимала участие в этих любовных играх, где не столько целовались, сколько подмигивали другу, не заходя слишком далеко. Правда, некоторые из них получали за любовные услуги подарки, слегка округляя таким способом сумму своих доходов. Один из современников Вийона чуть было не попал на виселицу за то, что распределял между девицами похищенные им простыни и платья. Симпатичная перчаточница, получившая от своего любовника в подарок пару простынь, проституткой себя, естественно, не считала…

Это дело заставляет нас вспомнить про вийоновских чаровниц, про тех продавщиц — хозяек либо наемных работниц, — которым старая, познавшая жизнь Оружейница не столько с горечью — как быстро летит время! — сколько с нежностью читала наставления.

Внимай, ткачиха Гийометта,Хороший я даю совет,И ты, колбасница Перетта, -Пока тебе немного лет,Цени веселый звон монет!Лови гостей без промедленья!Пройдут года — увянет цвет:Монете стертой нет хожденья.

Симпатичная ткачиха еще совсем молода, еще вчера она была ученицей. А завтра уже будет стоить не больше, чем стертая монета. Отсюда мораль: пользуйтесь, пока молоды.

Пляши, цветочница Нинетта,Пока сама ты как букет!Но будет скоро песня спета, -Закроешь дверь, погасишь свет…Ведь старость — хуже всяких бед!Как дряхлый поп без приношенья,Красавица на склоне лет:Монете стертой нет хожденья.Франтиха шляпница Жаннетта,Любым мужчинам шли привет,И Бланш, башмачнице, про этоНапомни: вам зевать не след!Не в красоте залог побед,Лишь скучные — в пренебреженье,Да нам, старухам, гостя нет:Монете стертой нет хожденья [142] .

Поэт весьма категоричен. Женщину, утратившую привлекательность и пытающуюся привлечь к себе внимание мужчин, ждут одни лишь насмешки. А о любви не стоит и мечтать.

Значит, нужно пользоваться своим капиталом, и без промедления. Наиболее отчетливо завет старой куртизанки сформулирован там, где она цинично советует Жаннетте не обременять себя любовью к мужчине. Мораль Вийона здесь перекликается с лишенной каких бы то ни было иллюзий философией «Романа о Розе»: женщину, ограничивающую себя любовью к единственному мужчине, ждут разочарования.

Крик тоски раздается лишь в конце стихотворения, в нарушающем традицию обращении. Там стоит не «принц», как обычно, а «девки», и баллада написана не ради просьбы о помощи, а с целью дать совет своим подружкам, и в рефрене повторяется: старая куртизанка никому не нужна.

Эй, девки, поняли завет?Глотаю слезы каждый день яЗатем, что молодости нет:Монете стертой нет хожденья [143] .

Оружейница, башмачница, колбасница, ткачиха, шляпница, кошелечница — эти названия профессий заменяли в глазах покупателей и поклонников настоящие имена женщин, вынужденных в зависимости либо от обычаев, либо от официально установленных порядков того времени носить то фамилии своих отцов, то фамилии мужей. Жанну Ла Жансьенн, вдову управляющего налоговым ведомством Арнуля Бушье, называли Жансьеной, тогда как Жанна Ла Рабигуаз получила свою фамилию, выйдя замуж за адвоката Гийома Рабигуа. Ну а в маленьком мирке лавочек эти тонкости никого не смущали. Причем часто верх одерживала профессия. Названия ремесел превращались в фамилии или, скорее, в имена мужчин и женщин, но превращения их были неполными, так что человеком XV века они воспринимались иногда как разновидность широко распространенных имен, а иногда как эпитет с весьма конкретным смыслом. И коль скоро, например, имя Ла Бурсьер означает «кошелечница», то его носительницу воспринимали прежде всего как торговку сумками.

Естественно, имели место и ошибки, и недоразумения. Мы, вероятно, так никогда и не узнаем, почему у парижского булочника Жана Сенто было прозвище Ле Барбье («цирюльник»). Может быть, в свободное от основной работы время он еще и брил. Или же в какой-то момент сменил тазик цирюльника на квашню. А кроме того, по мере смены поколений менялись и профессии, а имена оставались. Жан Бушье («мясник») занимался изготовлением обуви, Жан Шанделье («свечник») исполнял функции прокурора в Шатле, Пьер Кордье («канатчик») был мясником, а его брат Жан Кордье имел бакалейную лавку, Этьен Фурнье («печник») был суконщиком, а Гийемен Лe Фурнье — бакалейщиком. Жан Лe Шанжер («меняла») тоже работал суконщиком, Жан Ле Мерсье («галантерейщик») — пекарем, а Роже Ле Пеллетье («скорняк») — ткачом.

Такая вносящая путаницу в имена передача их по наследству практически не касалась замужних женщин. Надо сказать, что у мужчин наследование благоприобретенных имен порой происходило параллельно с наследованием ремесла, что объяснялось передачей по наследству инструментов труда. Никто не удивлялся, когда какого-нибудь проживавшего рядом с церковью Сент-Андре-дез-Ар цирюльника звали Колен Ле Барбье.

Поскольку фамилии тогда еще несли на себе печать своего происхождения, они менялись по родам и склонялись как какие-нибудь простые существительные или прилагательные. Так, нотариус, записывая имя сестры Жана Ле Гуа, ставил его в родительном падеже, в результате чего получалось «сестра дю Гуа». А хорошо известные в Гревском порту братья Ле Норман, специализировавшиеся на торговле дровами, при записи — когда речь шла о них обоих — меняли артикль единственного числа на артикль множественного числа, и сама фамилия ставилась тоже во множественном числе. При таком положении вещей не было ничего удивительного ни в том, что имя супруги Гийома Рабигуа ставилось в женском роде и превращалось в Рабигуаз, ни в том, что прозвища Оружейница, Перчаточница или Колбасница становились практически настоящими фамилиями.

Оружейница, которой Вийон предоставил слово в своем «Завещании», считалась в Париже начала века личностью весьма популярной. Родилась она, похоже, в 1375 году, а уже в 1393 году имя Оружейница замелькало в скандале, поскольку ее квартирному хозяину Николя д'Оржемону, очевидно являвшемуся к тому же еще и ее любовником, пришлось выгнать ее из расположенного близ Собора Парижской Богоматери дома под вывеской «Лисий хвост». Пятьдесят лет спустя от былой Оружейницы осталась только ее тень, и вот на ней-то Вийон и остановил свой выбор, дабы она рассказала о тяготах существования женщины, наблюдающей за бегом времени.

Мне никогда не позабытьПлач Оружейницы Прекрасной,Как ей хотелось юной бытьИ как она взывала страстно:«О, увяданья час злосчастный!Зачем так рано наступил?Чего я жду? Живу напрасно,И даже умереть нет сил![144]

Кто же мешал ей наложить на себя руки? Кто мешал покончить с собой? Старуха не пожелала ответить. Только она сама, и это ей прекрасно известно. Так или иначе, но любовник ее умер, и на свете не осталось ни одного человека, который высказал бы ей свою признательность за былые радости.

Он умер тридцать лет назад,И я с тоскою понимаю,Что годы вспять не полетятИ счастья больше не узнаю.Лохмотья ветхие снимая,Гляжу, чем стала я сама:Седая, дряхлая, худая…Готова я сойти с ума! [145]

Не будем опрометчиво зачислять в проститутки этих девиц, живших в очень неласковом к женщине мире. Вийон этого не делает. Оружейница и ее последовательницы не столько подрабатывают, сколько развлекаются. История сохранила для нас сведения о ткачихе Гийометте: это была типичная представительница мелкой буржуазии, торговавшая вышитыми изделиями в большом зале дворца — в будущей «галантерейной галерее», — а ее муж Этьен Сержан изготовлял из твердой колокольной бронзы печати для высокопоставленных парижских буржуа. Вийон не ошибается: одна из них любит танцевать, а другая вообще отгоняет от себя мужчин. Никто из них за деньги себя не продает. Оружейница когда-то любила одного велеречивого хитреца и на склоне лет сожалеет, что кормила своим трудом лентяя, который к тому же ее бил. Ее никак не обвинишь в том, что она отдавалась кому попало.