Фредерик Дуглас
Шрифт:
— Видишь ли, — благодушно продолжал мистер Олд, — когда ты сам себе хозяин, это поважней всяких денег. Словом, согласен ты или не согласен?
Лицо Фредерика не изменило своего выражения, но юноша решительно расправил плечи.
— Да, сэр, я согласен.
— Отлично. Можешь начинать с понедельника.
Оставшись в кухне вдвоем с Надой, Фредерик озабоченно посмотрел на нее. Негритянка ответила одной из своих редких улыбок.
— Не тревожься! — сказала она. — Переходи жить ко мне.
Джеб был напуган. Фредерик обучил его грамоте, и теперь он взирал на юношу чуть не с обожанием. Ночью они долго разговаривали в чердачной
— Ты убежишь! Ты убежишь, да? — Горло мальчика перехватило от ужаса: он живо представил себе свирепых собак, мчащихся по следу, и пойманного беглеца в тяжелых цепях.
— Тише! — Фредерик схватил его за плечи и шепнул — Ты хочешь быть рабом всю свою жизнь?
— Нет! Нет! Господи Иисусе, не хочу! — зарыдал Джеб.
— Тогда молчи и отпусти меня!
Паренек жалобно всхлипывал. Потом тихонько сказал, придвинувшись к самому уху Фредерика:
— Возьми меня с собой, а, Фред! Возьми меня с собой. Я совсем даже не боюсь.
Фредерик легонько оттолкнул его.
— Не болтай! Иди!
— Ты про меня не забудешь?
И Фредерик обещал:
— Не забуду.
На следующий вечер, когда Нада исчезла в темном переулке, рядом с ней шел Фредерик.
События развертывались быстро. Решительно все члены Общества умственного усовершенствования занимались судьбой Фредерика. Все знали, что он намерен предпринять. Конопатчики повсюду выискивали ему работу, люди постарше давали советы, а в глазах Анны Мюррей появилось мягкое сияние. Теперь Фредерик иногда участвовал в общих беседах, но большей частью он сидел и молчаливо слушал других. Потом он провожал Анну домой, избегая освещенных улиц, я, вдохновляемый ее участием и поддержкой, без конца рассказывал подробности своего безумного замысла. Чтобы прорваться сквозь строгие заградительные кордоны, созданные вокруг Балтимора для поимки беглых рабов, требовался смелый план.
Железная дорога из Балтимора в Филадельфию находилась под таким неусыпным контролем, что даже свободные негры практически почти не могли ею пользоваться. Они обязаны были иметь при себе соответствующее удостоверение, в которое были вписаны имя, возраст, цвет кожи, рост и телосложение пассажира; тщательно отмечались шрамы и другие особые приметы. Перед тем как впустить негров в вагон, их измеряли и придирчиво осматривали; ездить они могли только в дневное время. Такие же правила царили и на пароходах. Цветным морякам из Англии запрещалось выходить на берег в портах Южных штатов. Американский матрос африканского происхождения всегда должен был иметь при себе «паспорт моряка» с описанием примет предъявителя и подтверждением того факта, что он действительно свободен и служит во флоте США.
Однажды Фредерика познакомили с моряком, которого, по-видимому, хорошо знали в обществе. Старики, собравшись вокруг обоих молодых людей, внимательно их рассматривали. А затем дядя Бен коротко произнес: «Годится!»
После этой встречи Фредерик проводил все свое свободное от работы время в обществе матроса. Вместе они заходили в битком набитые трактиры, расположенные в стороне от Нижнего Бродвея, и, облокотись о стойку, подолгу болтали с просоленными насквозь моряками, у которых земля еще ходуном ходила под ногами.
В конце августа в воскресенье Фредерик, как обычно, явился к мистеру Олду со своими тремя долларами.
— Я увожу миссис Олд в деревню и в следующее воскресенье не буду здесь, — сказал хозяин. — Ее мучит эта страшная жара. Приходи
Фредерик понял, что наступило время действовать. Всю неделю он исправно являлся на свою поденную работу, стараясь заработать как можно больше денег. В воскресенье вечером он незаметно проскользнул в маленький садик, примыкавший к дому на Саут Кэролайн-стрит. Анна ждала его там.
— Береги себя! Ох, береги себя! — шептала она,
— Скоро напишу тебе с Севера! — уверенно пообещал Фредерик.
Филадельфийский поезд, пыхтя, подходил на следующее утро к станции Балтимор, когда на платформе появился слегка пошатывающийся молоденький матрос. Несколько пассажиров-негров стояли в стороне, сбившись в тесную кучку. Все они уже подверглись тщательному осмотру. Нетерпеливый морячок и не подумал к ним присоединиться. Широкие штаны шлепали его по ногам, черный галстук, свободно повязанный вокруг шеи, сбился набок; озабоченно всматриваясь в глубь ведущей к вокзалу улицы, он сдвинул на затылок свою клеенчатую шапку. Кондуктор закричал: «По вагонам!», и в этот момент к вокзалу, дребезжа, подкатил ветхий наемный экипаж. Моряк подскочил к нему, распахнул дверцу и, прежде чем неповоротливый старик кучер успел опомниться, выхватил изнутри большой, видавший виды саквояж, сплошь обклеенный разноцветными ярлыками и туго перевязанный пеньковой веревкой.
— Черт бы тебя подрал! — на бегу бросил матрос кучеру. — Из-за тебя еще на корабль опоздаешь!
Поезд отходил; матрос вскочил на подножку последнего вагона. Кондуктор расхохотался.
Они проехали уже большую часть пути до Гавр-де-Грейс, когда кондуктор добрался, наконец, до последнего вагона, чтобы взять билеты у негров и проверить их бумаги. Проверка носила довольно поверхностный характер, так как он знал, что на станции это уже было проделано со всей основательностью. Кондуктор весело хмыкнул, увидав в глубине вагона чуть не сползающую с лавки фигуру матроса, успевшего уже погрузиться в крепчайший сон. Сразу видно, малый погулял ночку. Может быть, даже просрочил свой отпуск и теперь знает, что на корабле его ждут кандалы. Подумаешь, этих черномазых ничем не пронять! Виски да бабы — больше им ничего не нужно! Кондуктор шутливо потряс моряка за плечи. Тот раскрыл глаза и, моргая, уставился на белого.
— А ну, морячок, предъяви свой билет!
— Есть, сэр! — Матрос неуверенно пошарил в складках своей блузы и извлек довольно замусоленный кусочек картона. Парень был явно навеселе.
— А бумага, что ты свободен, у тебя тоже есть?
Моряк закатил глаза так, что одни лишь белки сверкали, и энергично затряс головой.
— Нет, сэр. Я эту бумагу в плаванье не беру, никогда не беру.
— Но ведь есть у тебя с собой что-нибудь, где сказано, что ты свободный, правда?
Физиономия матроса просияла.
— Да, сэр! Есть у меня такая бумажка, а на ней, значит, американский орел. Эта самая птичка и носит меня вокруг света! — Он вытащил откуда-то бумагу и осторожно развернул ее.
Кондуктор сразу же узнал матросский паспорт, бегло взглянул на изображение распростертого орла, кивнул и двинулся дальше по проходу.
Руки Фредерика дрожали, когда он снова складывал свою бумагу. В ней были указаны приметы человека, значительно более темнокожего, чем он. Стоило лишь кондуктору всмотреться в него повнимательней, и Фредерик был бы задержан, мало того — арест и жестокое наказание ожидало моряка, передавшего ему свой паспорт.