Фрэнни и Зуи
Шрифт:
– Мило, – энергично сказала она. Иногда дьявольски трудно скрывать, как раздражает общая мужская неумелость, а в частности – неумелость Лейна. Ей вспомнился дождливый вечер в Нью-Йорке, сразу после театра, когда Лейн с подозрительным избытком тротуарного благородства позволил этому кошмарному дядьке в смокинге увести у себя из-под носа такси. Это-то еще ничего – то есть, господи, вот был бы ужас, если б она была мужчиной и ловила такси под дождем, – но она помнила этот кошмарный, очень злой взгляд, что Лейн бросил на нее, возвращаясь на свою тротуарную вахту. Теперь же, странно мучаясь от того, что вспомнила это и кое-что еще, Фрэнни пожала локоть Лейна с напускной теплотой. Они сели в такси. Темно-синий чемодан с белой кожаной обвязкой отправился вперед, к водителю.
– Скинем там чемодан и прочее, прямо в дверях, а потом сходим поедим, – сказал Лейн. – Я помираю просто от голода. – Он подался вперед и сообщил водителю адрес.
– Ой как хорошо, что я приехала! – сказала Фрэнни, когда такси тронулось. – Я по тебе скучала. – Едва слова вылетели, она поняла, что вовсе не хотела так говорить.
И снова, угрызаясь, взяла Лейна за руку и туго, искренне сплела с ним пальцы.
Где-то через час оба сидели за сравнительно удаленным столиком в ресторане под названием «Сиклерз» – в центре, место крайне любимое главным образом интеллектуальной бахромой студенчества – более или менее теми же студентами колледжа, которые, учись они в Йеле или Гарварде, как-то слишком уж ненароком не устраивали бы свои свидания в «Мориз» или «Кронинз» [8] . «Сиклерз», можно сказать, единственный ресторан в городе, где стейки не «вот такенной толщины»: большой и указательный палец разводятся при этом на дюйм. «Сиклерз» – строго Улитки. «Сиклерз» – место, где студент и его подруга либо заказывают салатик оба, либо – как правило – оба не заказывают из-за чесночного соуса. И Фрэнни, и Лейн пили мартини. Когда минут десять-пятнадцать назад принесли бокалы, Лейн свой пригубил, затем откинулся на спинку и кратко обозрел зал с почти зримым довольством на лице: он оказался (свято, должно быть, веря, что этого никто не оспорит) в правильном месте с безупречно правильной на вид девушкой; она не только необычайно хороша собой, но и, что еще лучше, не относится слишком уж категорически к тем, которые в кашемировых свитерах и фланелевых юбках. Фрэнни заметила эту краткую маленькую демонстрацию и восприняла ее как таковую – не больше и не меньше. Но по некоему старому и еще крепкому договору со своей душой она предпочла устыдиться того, что заметила, – и уловила это, и приговорила себя слушать воспоследовавший монолог Лейна с особым подобием внимания.
8
«Мориз» («Mory's Temple Bar») – частный клуб неподалеку от кампуса Йельского университета, основан в 1849 г. «Кронинз» («Cronin's Bar») – один из любимых баров гарвардских студентов, до конца 1950-х гг. располагался на Гарвард-сквер.
Лейн же теперь вещал, как человек, который говорит без передышки уже добрую четверть часа и полагает, будто нащупал такой темп, когда голос ему больше не изменит.
– В смысле, если выразиться грубо, – говорил он, – ему, скажем так, не хватает тестикулярности. Понимаешь? – Он риторически ссутулился, подаваясь к Фрэнни, своей внимательной слушательнице, и опираясь локтями по обе стороны мартини.
– Чего не хватает? – переспросила Фрэнни. Сначала пришлось откашляться – так долго она вообще не открывала рта.
Лейн помедлил.
– Маскулинности, – сказал он.
– Это я поняла.
– В общем, таков был лейтмотив всего, так сказать, – то, что я пытался довольно тонко очертить, – сказал Лейн, не отступая от общей линии своего монолога. – Ну в смысле, господи. Я честно думал, что все с треском провалится в тартарары, а когда получил назад с этим зверским «отл.» футов шести в высоту, клянусь, я чуть наземь не грохнулся.
Фрэнни еще раз откашлялась. Очевидно, свой срок неподдельного внимания она отсидела до конца.
– Почему? – спросила она.
Лейн вроде как-то сбился.
– Что почему?
– Почему ты думаешь, что все бы с треском провалилось?
– Я же только что сказал. Только что закончил. Этот Бругман – большой спец по Флоберу. Ну, по крайней мере, я так считал.
– А, – сказала Фрэнни. Улыбнулась. Отхлебнула мартини. – Великолепно, – сказала она, глядя на бокал. – Я так рада, что не двадцать к одному. Ненавижу, когда в них абсолютно только джин.
Лейн кивнул.
– В общем, кажется, работа у меня в комнате. Если на выходных получится, я тебе прочту.
– Великолепно. С удовольствием послушаю.
Лейн снова кивнул.
– В смысле, я ж не сказал ничего миропотрясающего, ничего такого. – Он поерзал на стуле. – Но… не знаю… мне кажется, я неплохо подчеркнул, из-за чего он так невротически цеплялся за mot juste [9] . В смысле – с учетом того, что мы знаем сегодня. Не просто психоанализа и прочей белиберды, но определенно всего этого, до определенной степени. Понимаешь, да? Я никакой не фрейдист, но определенные вещи нельзя списать как просто фрейдистские с большой буквы. В смысле, до определенной степени, мне кажется, я был в полном праве отметить, что по-настоящему хорошие ребята – Толстой, Достоевский, Шекспир, елки-палки, – не цедили так слова, черт возьми. Они просто писали. Понимаешь? – Лейн глянул на Фрэнни с неким ожиданием. Ему казалось, она слушает с какой-то особой сосредоточенностью.
9
Точное выражение (фр.). Французский писатель Гюстав Флобер (1821–1880), автор «Мадам Бовари» (1856), неоднократно заявлял о своем стилистическом перфекционизме и поисках «нужного слова».
– Будешь оливку?
Лейн глянул на свой бокал, затем снова на Фрэнни.
– Нет, – холодно ответил он. – Хочешь?
– Если не будешь, – сказала Фрэнни. По лицу Лейна она поняла, что задала не тот вопрос. Что еще хуже – ей вдруг совсем расхотелось оливку и стало непонятно, зачем вообще спрашивала. Но когда Лейн протянул ей бокал, деваться было некуда – только принять оливку и с нарочитым удовольствием употребить. Затем Фрэнни достала из пачки Лейна сигарету, он дал ей огня и закурил сам.
После запинки с оливкой над столом повисло краткое молчание. Лейн его нарушил – лишь потому, что просто не умел не досказать анекдота.
– Этот Бругман считает, что мне надо эту зверскую работу опубликовать, – выпалил он. – Но я не знаю. – Потом, будто неожиданно вымотался – или, скорей, его истощили те запросы, что мир, жадный до плодов его интеллекта, к нему предъявляет, – он принялся ладонью растирать себе лицо с одной стороны, по ходу неосознанно и бесстыдно смахнув из уголка глаза слизь. – В смысле, критики по Флоберу и прочим парням – до черта, по дюжине за дайм. – Он поду-мал, как-то чуточку угрюмо. – Вообще-то, мне кажется, по нему не было по-настоящему изобличительных работ последние…
– Ты говоришь, как практикант. Вылитый.
– Извини? – с выверенным спокойствием поинтересовался Лейн.
– Ты говоришь, как вылитый практикант. Извини, но похоже. Честно.
– Да? И как же разговаривают практиканты, позволь осведомиться?
Фрэнни видела, что он раздражен – да еще как, однако в эту минуту, равно недовольная собой и злая на него, желала высказаться до конца.
– Ну, я не знаю, какие они тут, но у нас практикант – это такой человек, который ведет занятие, если нет постоянного преподавателя, или тот занят своим нервным срывом, или у стоматолога, или еще чего-нибудь. Обычно аспирант или как-то. В общем, если у тебя курс, скажем, по русской литературе, он заходит – в рубашке с воротничком на пуговках и полосатом галстуке – и давай где-то полчаса шпынять Тургенева. Затем, покончив с этим, совершенно похоронив для тебя Тургенева, принимается за Стендаля, или о ком он там пишет свою магистерскую. У нас на филологии где-то с десяток мелких практикантов бегают повсюду и вот так всех хоронят – они такие блистательные, что и рта не раскроют, извини за противоречие. То есть, начнешь с ними спорить, так у них столько снисходительности на…
– Какая, к черту, муха тебя сегодня… ты чего, а? Что с тобой вообще?
Фрэнни смахнула пепел с сигареты, затем придвинула пепельницу на дюйм поближе.
– Извини. Я просто ужас, – сказала она. – Я всю неделю такая вредная. Жуть. Я кошмарная.
– Но письмо ж у тебя совсем не вредное.
Фрэнни мрачно кивнула. Она рассматривала теплую солнечную кляксу – с покерную фишку – на скатерти.
– Пришлось напрячься, – сказала она.
Лейн открыл было рот, но возник официант – унести пустые бокалы.