Фрейлина императрицы
Шрифт:
– Однако ты, любезная, будто омертвела. Ушла в свои мысли… Очнись! Эй!
Вот что услыхала наконец женщина над собой и, очнувшись, почувствовала на плече руку, которая ее тормошила. Пред ней стоял тот же седой пан.
– Очнись, Христина. Вставай! Иди за мной… – говорил он ей по-польски, ухмыляясь ласково и добродушно.
Женщина почти бессознательно повиновалась. Она встала, двинулась вслед за паном, прошла двери, потом богатую, но мрачную темно-красную с золотом горницу, затем другие двери и вошла наконец в маленькую угольную горницу
Тут было ярко светло, как-то радостно, весело.
В углу, у открытого окна, на высоком кресле, с золотой скамеечкой под ногами, сидела моложавая на вид женщина. Маленькие ножки в голубых сапожках высунулись из-под короткой атласной юбки, тоже голубой. Белый шелковистый платок окутал ее от полной шеи до талии.
«Ах, какая красавица! А какие сапожки! Какое платье!..» – невольно ахнула мысленно Христина.
Женщина эта, белая и румяная во всю пухлую щеку, чернобровая и черноокая, глядела на нее, широко раскрыв свои блестящие глаза под черными и тонкими бровями. Она улыбнулась. Лицо ее так и засветилось вдруг, будто все оно засмеялось И губы, и глаза, и вздернутый носик, и черные ниточки-брови – все смеется враэ.
Вошедшая смутилась и стала тяжело дышать, но вдруг что-то будто толкнуло ее, будто кто-то приказал… Может быть, это пан приказал ей… Она двинулась еще на шаг, опустилась на колени и бросилась вдруг в ноги красавице. Голова ее повалилась около этой самой золотой скамеечки, где стоят рядом маленькие ножки в голубых сапожках.
Это была сама царица. Христина поняла тотчас. Кто же может быть эта красавица, коли не царица. Не только она сама, ее сапожки, золотая скамеечка под ноги, но и вся горница эта, воздух и свет в этой горнице – все какое-то особенное. От всего повеяло на упавшую в ноги женщину чем-то чего она никогда еще не видала и никогда не ощущала.
Me сразу пришла крестьянка в себя и не сразу встала на ноги, хотя пан воин давно ее поднимал и что-то говорил ей громко по-польски.
Царица протянула ей руку. Она бережно поцеловала беленькую и хорошо пахнущую ручку.
Затем женщина уставилась дико глазами в лицо сидящей, глядела, все глядела, не сморгнув, и наконец заплакала и стала утирать лицо руками.
Почему она плакала – она сама не сознавала. Но это было хорошее чувство, которое вдруг в ней сказалось.
III
Царица говорила на полупонятном Христине языке, обращаясь к военному пану. Он обернулся к крестьянке и, заговорив снова по-польски, стал ей делать вопросы, а затем, тотчас же обращаясь к царице, очевидно, повторял ей то же.
Он выспросил Христину о месте ее жительства, об ее положении, о том, как она попала в Ригу.
Государыня по-немецки приказала полковнику заставить женщину подробно и толково рассказать все, что она знает о родных своих и судьбе всех членов семьи.
– Отца твоего зовут Самуилом Сковоротским? – начал полковник.
– Да. Самойло Сковоротский, или Сковорощанек. Звали и Скавронком.
– Это уже не фамилия, а прозвище… – заметил полковник.
Передав ответ Христины государыне, Гребенка прибавил от себя, что скавронек значит по-польски жаворонок. Затем он снова начал свой допрос. Женщина отвечала.
– Отец Самуил, или Самойло, а мать Доротея, по девичеству Ган, давно умерли, когда я была еще очень маленькая. Была у нас в крае какая-то особая болезнь, от которой много народу умерло в одно лето. Говорили, что это болезнь турецкая… Здоровый совсем человек заболевал вдруг и в два-три дня чернел весь и умирал. Сначала умерла мать. Отец очень горевал и не давал ее хоронить – с ней, с мертвой, сидел. Но тут же сам заболел и в день помер. Так что их вместе и хоронили.
– Сколько вас детей осталось?
– Пятеро. Три девочки и два мальчика. Я, как старшая, занялась хозяйством.
– Спросите у нее все имена их! – выговорила государыня, когда Гребенка передал ей слова женщины.
– Я, старшая, Крестиной, или Христиной, зовусь; братья именем: старший Карлус, младший Дирих, а сестра средняя, что замужем ныне за хлопом Якимовичем, Анна.
– А третья? Имя третьей? – нетерпеливо и с легким волнением вымолвила государыня.
– Третья, самая младшая, совсем малюткой оставшаяся после родителей, звалась…
Христина запнулась вдруг и глаза ее забегали испуганно. Она не знала, как ей быть, как поступить.
– Ну, как же звали третью девочку? – вымолвила государыня, а затем повторил уже два раза и пан воин.
– Я не знаю… – глухо и робко промолвила Христина.
– Как не знаешь? – воскликнула царица, очевидно взволнованная донельзя.
– Ты же сейчас мне там, в столовой, говорила имя, – сказал Гребенка, – а теперь говоришь – не знаю.
– Да ведь вы приказывали не называть… вот их… – забормотала растерянно Христина.
– Отвечай прямо на вопрос, – строго произнес полковник. – Как звали твою младшую сестру?.. Ну?
– Мартой, – чуть слышно вымолвила женщина, но продолжала храбрее:– Я ее очень любила, когда она осталась сироткой у меня на руках… Но тут приехала тетка наша родная, жившая в Крейцбурге. Она была богатая барыня. Она взяла у меня ее и увезла. И с тех пор мы ее не видали никто.
– Как звали эту тетку твою? – спросил полковник, повторяя вопрос государыни.
– Плохо помню. Погодите… Нет, не могу…
– Василевская? – произнесла государыня, обращаясь прямо к Христине.
– Так. Так… Нет, вспомнила… Веселовская… Она недолго прожила, лет не больше восемь или десять…
– Куда же девалась девочка, твоя сестра? – спросил полковник.
– Ее взял к себе на воспитание лютеранский пастор по фамилии Глюк и обратил в свою веру.
Государыня при этом имени двинулась на своем кресле, глаза ее глянули пристально на Христину, и слезы блеснули на ресницах.
– Правда. Все правда! – выговорила она тихо Гребенке. – Нечего более спрашивать…