Фрейя Семи Островов

Конрад Джозеф

Я содрогнулся. Он поднял глаза, посмотрел на меня грустно, с детским недоумением.

– Скажет, бывало: "Право, я не хотела быть дурной дочерью, папа". А я отвечаю: "Конечно,

дорогая моя. Ты не могла этого хотеть". Она полежит спокойно, а потом скажет: "Я удивляюсь..." А иногда говорит мне: "Я была настоящей трусихой". Знаете, больной человек... мало ли что придет в голову. А то еще скажет: "Я была тщеславной, упрямой, капризной. Я думала только о собственном удовольствии. Я была эгоисткой или трусихой..." Но больной человек... мало ли что он говорит. А один раз почти весь день лежала молча, а потом сказала: "Да; может быть, когда настал бы тот день, я бы не ушла. Может быть! Не знаю!
– крикнула она.
– Спусти занавеску, папа. Спрячь от меня море. Оно укоряет меня за мое безумие".

Он тяжело перевел дух.

– Вы сами видите, - шепотом продолжал он.
– Она была очень больна, очень больна. Пневмония. Так внезапно...

Он указал пальцем на ковер, а меня охватила мучительная жалость при мысли о бедной девушке, побежденной в борьбе с нелепостями трех мужчин и под конец усомнившейся в самой себе.

– Сами видите, - уныло начал он снова.
– Она не могла по-настоящему... О вас она несколько раз говорила. Добрый друг. Разумный человек. Вот мне и хотелось самому вам рассказать, чтобы вы знали всю правду. Такой человек! Как это могло случиться? Она была одинока. И, может быть, одно время... Так, немножко. Тут никогда и мысли о любви быть не могло у моей Фрейи... такая разумная девушка...

– Слушайте - крикнул я, гневно на него наступая.
– Да разве вы не понимаете, что она от этого умерла?

Он тоже встал.

– Нет! Нет!
– забормотал он, словно рассерженный.
– Доктора! Пневмония. Истощение организма. Воспаление... Они мне сказали: пнев...

И не договорил. Слово перешло в рыдание. Он в отчаянии всплеснул руками, с тихим, надрывающим душу стоном отрекаясь от своего жуткого заблуждения:

– А я-то считал ее такой разумной!..