Фридолин, нахальный барсучок
Шрифт:
Папа Дицен подобрался так близко, что уже слышал, как кукурузный початок хрустел в зубах, как барсук, чавкая, глотал сок. И сколько хорошей кукурузы пропадает! Папа чуть было не шагнул вперёд, гнев торопил его. Но он тут же приказал себе: спокойно! И особенно осторожно поставил ногу на землю. Не спеши! На этот раз ты должен прикончить воришку.
А папа и впрямь стоял совсем рядом с барсуком, потратив на последние тридцать метров не менее получаса, а может быть, всего только десять минут — так точно он себе этого не мог представить. На небе мерцали звёзды, а ветерок, который был бы теперь так кстати, совсем улёгся. Папа снова поднял ногу, но так и не опустил… Вдруг там, где он ступит, — камушек и он зашумит, покатившись по земле, и спугнёт барсука? Ведь только что барсук прислушивался — нет ли кого? И верно, стоило папе опустить ногу — барсук сразу притих, должно быть насторожился. А ведь только еле-еле слышный звук донёсся до его уха — распался сухой комочек земли. Теперь замерли оба — и охотник и барсук. Папа боялся даже дышать и, как говорят, весь обратился в слух, готовый глазами просверлить темневшую перед ним стену. Ему даже казалось, что он видит барсука или его тень, свет его глаз, но нет, ничего он не видел, ничегошеньки…
И тогда папа решил выстрелить на звук. Правда, сейчас не было слышно никаких звуков.
Рука, сжимавшая пистолет, вспотела, папе стоило большого труда сдержать указательный палец — вот-вот он нажмёт на курок…
И вдруг вновь хруст и чавканье! Стало быть, барсук ничего не заметил… Некоторое время он жевал, потом послышался треск — это он обрушил стебель. Зато папа сделал сразу три шага. Теперь он стоял рядом с барсуком, сердце стучало так громко, что ему казалось, барсук услышит этот стук. Но тот весь занялся новым початком.
Пистолет поднят, указательный палец согнут… но нет, палец опять выпрямился… Быть может, лучше сделать ещё один шаг? Чёрт возьми, до чего же трудно установить в темноте, откуда точно несётся звук!
Палец вновь согнут и снова выпрямился… Ещё один шаг? Только один шаг? Столько папа уже вытерпел, не так уж трудно сделать этот последний и единственный шаг. Папа поднял ногу, очень медленно и очень осторожно поднял, и ещё медленней и осторожней опустил… Но как только он поставил её на землю, барсук притих. Папа готов был поклясться, что не произвёл ни малейшего шума, но барсук тут же перестал жевать. Затаив дыхание папа стоял и слушал. И вдруг он услышал очень тихое, какое-то осторожное движение в кукурузе, метрах в пяти от себя. Ага! Барсук почуял его и теперь уносит ноги…
Будто гром раздался в ночи — это грянул выстрел! Казалось, гром этот донёсся до самых звёзд. Папа рванулся вперёд, в кукурузу…
В ту самую минуту снова подул ветерок, кукуруза зашуршала, зашелестела, будто тысяча барсуков зараз носились по папиной любимой полоске.
Закурив сигарету, папа зашагал в деревню. «Зря я, конечно, сделал этот последний шаг! И без него я наверняка бы попал, — думал он. — А вдруг я всё же ранил барсука? Надо завтра утром прийти и проверить. Во всяком случае, я его так припугнул, что теперь он дорогу в мою кукурузу забудет».
Разумеется, проверка, проведённая на следующее утро, ничего не дала, и все последующие выходы на охоту тоже. Больше папе ни разу не удавалось подойти к барсуку так близко, как первый раз. Иногда он, правда, слышал, как барсук хозяйничает на его поле, но на выстрел уже подойти не мог. Тогда папа, услышав барсука, начинал палить в воздух — это чтобы хотя бы испугать барсука.
Но сколько бессонных ночей ни проводил он на кукурузном поле, сколько ни палил в воздух, барсук хозяйничал на полоске, и каждый второй или третий день Маттес возил тачку с зелёным кормом на двор…
А потом папа заболел. Его увезли из Карвица в больницу, и вернулся он уже только следующей зимой, так что и второй военный поход на Фридолина окончился полной неудачей.
Сам же Фридолин жил в своей норе тихой и мирной барсучьей жизнью и исправно кормился. Минувший год принёс ему немало горя и забот: Изолис и Изолина, потом эта опасная железка перед входом в нору, страшный грохот и треск на кукурузном поле, прямо в зарослях Сладенького! Но Фридолин уже свыкся с мыслью, что мир этот будто нарочно устроен так, чтобы помешать его барсучьему покою. И доставалось этому миру от барсука и днём и ночью! Ведь ворчать и брюзжать для Фридолина означало то же самое, что жить, иначе он потерял бы всякий вкус к жизни.
Но что-то хорошее Фридолину минувший год всё же принёс: на диценской кукурузе он отъел себе такое круглое брюшко, какого у него не было даже в Буковом лесу. В кладовой лежало много моркови, и надвигавшуюся зиму можно было проспать спокойно.
— Да, да, — говаривал Фридолин в тихие осенние дни, нежась на солнышке, — всё в этом мире шиворот-навыворот. И создатель всего живого на земле совсем со мной не посчитался. Все-то меня преследуют — и двуногие, и четвероногие. Но всё равно им меня не поймать, я даже удрал от этой чёрно-белой горы! — Фридолин вспомнил корову по кличке Роза. — Нет, меня не изведёшь! Вот и всё хорошее, что есть в этом бестолковом мире: никогда он без меня, барсука, не останется!
И, сказав это, Фридолин повернул своё округлое, как барабан, брюшко навстречу солнышку.
Послесловие для Мушки
Дорогая Мушка!
Я давно обещал тебе написать книгу про «нашего» барсучка, и теперь ты держишь её в руках. Согласись, папа даром времени не терял. А порой ведь нелегко было разузнавать тайны барсучьей жизни.
Но я соглашусь с тобой, что хотя в книге этой немало страниц, она всё же неполная. Что же дальше было с барсуком? Как он жил? Как умер? Не знаю, что тебе и сказать, дорогая Мушка! Не мог же я в книге, где каждое слово правда, вдруг говорить неправду. Нет, я должен был писать только правду, одну только правду!
А правда заключена в том, что наш барсук жив и мне, к сожалению, нечего больше сообщить ни о его дальнейшей жизни, ни о его кончине.
Твой папа
Ганс Фаллада