Фридолин
Шрифт:
Но однажды утром, совершенно внезапно, я заметил женскую фигуру, скрытую до последней минуты от моих глаз. Она осторожно продвигалась по узенькому выступу врытой в песок купальной будки, тихонько переставляя ноги и шаря по стене закинутыми за спину руками. Это была совсем молоденькая, быть может, пятнадцатилетняя девочка, с распущенными белокурыми волосами, ниспадавшими ей на плечи и волной набегавшими на нежную грудь. Девушка пристально глядела на воду и медленно скользила вдоль стены с потупленным и косящим в противоположную сторону взглядом, — когда
Руки ее все время шарили по стене, словно она искала в ней опоры. Она подняла глаза и внезапно меня увидела. Дрожь пробежала по всему ее телу, словно она собиралась нырнуть или убежать. Но так как по узкой доске можно было продвигаться лишь очень медленно, она решила сохранить выжидательное положение и осталась стоять, причем на лице ее промелькнули: сначала испуг, потом гнев, и наконец смущение. Вдруг, как-то неожиданно, она улыбнулась изумительной и странной улыбкой. В глазах ее блеснуло приветствие и даже лукавство; в то же время, с какой-то неуловимой насмешкой, она скользнула взглядом по разделявшей нас воде, плескавшейся у ее ног. Потом она потянулась всем своим молодым и стройным телом, как бы радуясь своей красоте — гордая и сладостно-взволнованная блеском моего взгляда, который она чувствовала на себе. Так стояли мы друг против друга, быть может, несколько секунд с полуоткрытым ртом и лихорадочно блестящими глазами. Как-то невольно я протянул к ней руки, и в глазах ее вспыхнула радость и нежная покорность.
Вдруг она резко тряхнула головой, оторвала руку от стены и властным жестом дала мне понять, что я должен удалиться. Но когда я не нашел в себе силы, чтобы тотчас исполнить ее приказание, в детских глазах ее изобразилась такая просьба, такая отчаянная мольба, что мне осталось лишь повернуться и уйти.
Я удалился крупными шагами и даже ни разу не обернулся назад — не столько из деликатности, не ради послушания или рыцарского чувства, сколько оттого, что последний взгляд ее отозвался во мне таким невероятным и превосходящим все когда-либо пережитое волнение, что я был близок к обмороку.
Фридолин умолк.
— А как часто, — спросила Альбертина, глядя перед собой и придав голосу своему неестественное равнодушие, — а как часто ходил ты после тою же дорогой?
— Как я тебе уже сказал, — ответил Фридолин, — эта встреча случайно пришлась на последний день пребывания нашего в Дании. Я тоже не знаю, куда бы она привела при других обстоятельствах. И ты больше не спрашивай, Альбертина.
Все еще неподвижный, он стоял у окна. Альбертина поднялась и подошла к нему. Взгляд ее был сумрачен и влажен, и легкие морщины легли на ее лоб.
— Мы всегда будем сразу же рассказывать друг другу такие вещи, — сказала она.
Он молча кивнул.
— Обещай же мне это!
Он привлек ее к себе.
— Разве ты во мне не уверена? — спросил он ее, но голос его звучал по-прежнему жестко.
Она взяла его руки в свои, погладила их и подарила его увлажненным взглядом, на дне которого он легко мог прочесть ее мысли:
Слишком охотно уступая ревнивому любопытству жены, Фридолин в первые годы брака успел посвятить ее, почти насильно, как он был уверен, в иные страницы прошлого, которое благоразумнее было бы от нее скрыть. В этот час — он знал это — в сознании ее неизбежно теснилось многое из этих воспоминаний, а потому он не удивился, когда она, как бы во сне, выговорила полузабытое имя одной из его юношеских подруг. Но в голосе ее прозвучал упрек и даже легкая угроза.
Он прижал к губам ее пальцы.
— В каждом женском образе, поверь мне, хотя бы это и звучало лицемерно, в каждой, кого, как мне казалось, я любил, я искал только тебя! Я-то это знаю. Лишь бы ты поняла, Альбертина!
Она хмуро улыбнулась.
— А что, если бы и мне было позволено вкусить этих «предварительных исканий»? — сказала она.
Взгляд ее преобразился, стал холодным и непроницаемым. Он отпустил ее руки, как будто поймал ее на лжи или на измене. Она же произнесла:
— Ах, если бы мы знали… — и вновь умолкла.
— Если б мы знали? Что ты хочешь этим сказать?
Она ответила странно и жестко:
— Приблизительно то же, что думаешь ты, мой милый.
— Значит, ты что-то утаила от меня, Альбертина. Она кивнула, глядя в пространство с той же странной улыбкой.
В нем проснулись бессмысленные, невероятные подозрения.
— Я плохо тебя понимаю, — сказал он. — Ведь тебе не было и семнадцати лет к нашей помолвке.
— Да, мне минуло только шестнадцать, Фридолин, и все-таки, — она открыто заглянула ему в глаза, — не по моей заслуге ты получил меня в жены невинной девушкой!
— Альбертина!
Она начала рассказ:
— Это было в Вертерзее, незадолго до нашей помолвки. В прекрасный летний вечер под окном моим, открытым на большой зеленый луг, стоял красивый, поистине красивый, молодой человек… Мы с ним оживленно болтали, и… — послушай, нет, ты послушай только, о чем я думала во время разговора!
Я думала: «Какой это милый, какой очаровательный молодой человек! Пусть он скажет хоть слово — правда, это должно быть настоящее слово, — и я выйду к нему на лужайку и пойду с ним гулять, куда он захочет — быть может, в лес, а еще бы лучше взять лодку и выехать в море, — а там, в эту ночь он получит от меня все, чего ни пожелает!»
Да, вот о чем думала я. Но он, этот очаровательный юноша, не произнес настоящего слова. Он почтительно и нежно поцеловал мне руку, а наутро предложил мне стать его женой. И что же? Я ответила согласием…
Фридолин раздраженно отпустил ее руку.
— А если бы, — сказал он, — в тот вечер под окном оказался случайно другой молодой человек и на язык ему пришло бы настоящее слово? Если бы, скажем, это был… — Фридолин запнулся, подбирая фамилию, но она уже протянула перед собой руки, как бы отстраняя это предположение.