Фритьоф Нансен
Шрифт:
— Да привяжем их ремнем, только и всего, — предложил Иохансен.
— А выдержит?
— Ну как же!
Они привязали свои суденышки ремнем из моржовой шкуры и стали карабкаться на один из торосов.
— Каяки! Каяки уносит! — Дикий крик Иохансена вспугнул птиц.
Ремень не выдержал.
Ветер угонял каяки. Самая страшная минута за все их путешествие! Остаться на льду без продовольствия, без патронов…
— Держи часы!
Раньше чем Яльмар успевает понять, в чем дело, Нансен на бегу сбрасывает сапоги, шапку…
Вода нестерпимо холодна. Нансен судорожно ловит ртом воздух. Он плывет
Ветер уносит каяки еще быстрее.
Нет, не догнать! Но без каяков — смерть! Лучше сведенным судорогами комком пойти на дно, чем медленно умирать на льду.
Взмахи рук все слабее. Он плывет почти бессознательно. Перевернувшись на спину, видит Яльмара, в отчаянии бегающего по льдине. Снова переворачивается. Ветер чуть стих, каяки уносит не так быстро. Последний рывок. Еще, еще… Руки и ноги уже ничего не чувствуют. Сердце бешено колотится. Но все ближе каяки…
Он касается рукой торчащей над ними лыжи. Догнал! Спасены! Теперь подтянуться, залезть на каяк. Окоченевшее, сведенное холодом тело не слушается. «Слишком поздно, мне ни за что не влезть». Все же пытается забросить ногу. Зацепился. Последнее усилие — и он на каяке…
Ледяные шквалы пронизывают его насквозь. Зубы стучат так, что он боится откусить язык. Надо грести, надо грести…
Яльмар, в восторге подпрыгивающий на льдине, видит, что Нансен вдруг хватает ружье, стреляет, потом что-то вылавливает из воды.
«Он сошел с ума от потрясения!» — пугается Иохан-сен.
Нансен кладет ружье, снова гребет. Яльмар бежит туда, куда ветер сносит каяки. Нансен, бледный, с мокрыми волосами и бородой, с пеной у рта, пробует сам вылезти из каяка и падает на лед. Его судорожно вздрагивающая рука держит застреленную кайру.
— Сва… Сва… Свари ее…
Иохансен стаскивает с него мокрую одежду, набрасывает сухое тряпье в спальный мешок, кладет сверху парус и все, что попадается под руку. Потом варит птицу и прислушивается: из мешка ни звука. Спит? Но едва аппетитный запах варева достигает спального мешка, как оттуда слышится:
— Дай мне одежду, Яльмар… Я чертовски проголодался!
Неожиданное
«…Вдруг мне показалось, что я слышу человеческий голос, первый за три года!.. Сердце билось, кровь прилила к голове. Я взбежал на торос и закричал во всю силу своих легких. За этим человеческим голосом, раздавшимся среди ледяной пустыни, за этой вестью к жизни скрывалась родина и все то, что заключало в себе это слово. Родина стояла у меня перед глазами, пока я пробирался между ледяными глыбами и торосами так быстро, как только могли нести лыжи. Скоро я снова услышал крик и с одного из ледяных хребтов разглядел темную фигуру, движущуюся между торосами, — это была собака, но за нею подальше двигалась другая фигура… Человек!.. Кто это мог быть? Джексон или один из его спутников? Или, быть может, кто-нибудь из моих соотечественников?
Мы быстрыми шагами приближались друг к другу, я замахал ему шляпой, он сделал то же. Я услышал, что человек окликнул
— Хау ду ю ду? (Как поживаете?)
— Хау ду ю ду?
Над нами висел туман, отгораживавший от остального мира. У ног громоздился исковерканный сжатиями плавучий лед. Вдали сквозь туман маячил клочок земли.
А кругом — только лед, глетчеры и туман. С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких резиновых сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом, аромат которого издалека воспринимало острое обоняние дикаря; с другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи, наросшего за зиму и не поддававшегося ни обмыванию теплой водой, ни обтиранию мхом, тряпкой и даже скоблению ножом. Ни один из нас не знал, кто стоит перед ним и откуда пришел.
— Я чертовски рад вас видеть!
— Благодарю, я также. Вы здесь с кораблем?
— Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?
— Со мной один товарищ. Он там, у кромки льда.
Продолжая говорить, мы пошли по направлению к земле. Я решил, что он узнал меня, во всяком случае догадался, кто скрывается под этой дикой внешностью, — вряд ли он мог так сердечно встретить совершенно незнакомого человека. Но вот при каком-то оброненном мною слове он вдруг остановился, пристально посмотрел на меня и быстро спросил:
— Не Нансен ли вы?
— Я самый!
— О Юпитер! Я рад вас видеть!
И, схватив мою руку, он снова потряс ее. Лицо его озарилось самой приветливой улыбкой, и темные глаза засветились радостью от столь неожиданной встречи».
Эта встреча, так ярко описанная впоследствии Нансеном, могла произойти несколько раньше. Разведочные партии экспедиции английского путешественника Джексона, зимовавшей на Земле Франца-Иосифа, — это была именно она, а не мифическая Земля Гиллиса, — только немного не дошли до каменного зимовья на безымянном острове.
Но эта встреча могла и не произойти вовсе.
Вот как все случилось.
17 июня, после полудня, Нансен вскарабкался на высокий торос, чтобы оглядеться. Туман поредел, с земли тянул слабый ветерок. Стаи птиц, гомоня, кружились над торосом.
Вдруг Нансен услышал собачий лай. Он вздрогнул, напряг слух. Нет, это, наверное, кричит какая-нибудь птица. Но лай повторился — заливчатый, громкий.
Нансен бросился к Яльмару. Да, тому тоже послышалось нечто похожее на собачий лай; но вероятнее всего, это просто птицы.