Фронт без линии фронта
Шрифт:
И надо же так случиться, что через несколько дней в дом Марии Ильиничны
постучались и, назвав условный пароль: "Чи здесь живе Иван Данилович?",--
вошли двое наших разведчиков. Это украинские чекисты позаботились о Максиме
и прислали ему денег. А когда они попрощались, в дверь снова кто-то тихонько
стукнул. Мария Ильинична открыла. На пороге стоял грязный оборванный мальчик
и держал в руке смятую бумажку.
– - Ты что?
– -
Ноги у нее подкосились, когда она прочитала несколько слов, наспех
написанных карандашом: "Я задержан. Ты, как жена, можешь меня выручить". Она
отогрела и накормила мальчика, и он рассказал, что Иван Данилович был
схвачен жандармами где-то в 80 километрах от Киева, избит и брошен в
Дарницкий лагерь, где находится в специальном отделении полевого гестапо.
Живыми оттуда не выходили.
Две старухи -- мать Груздовой и ее свекровь, и она сама всю ночь
обсуждали, что делать. Решили: надо выручать. Иного мнения был Соболев:
нельзя идти на явную смерть. Мария Ильинична сама отдавала себя в руки
гестапо, могла быть провалена вся организация.
Она еще раз обдумала все и рассудила так: я отвечаю за жизнь Ивана. Раз
он просит -- значит, надо.
Рассказ Груздевой о том, как она выручала Максима, мы воспроизводим с
ее слов.
Смелость города берет
Лишь рассвело, я бросилась к Лантуху -- помните нашего соседа, который
так нетерпеливо дожидался немцев? "С Иваном несчастье, выручайте!" -- и
рассказала ему, что немцы забрали много студентов мединститута, в том числе
и Ваню, бросили в Дарницкий лагерь и должны вывезти в Германию и что якобы я
уже была в лагере и мне посоветовали подать заявление на имя коменданта,
подписанное людьми, знавшими Кудрю с положительной стороны.
– - Ай-ай-ай, -- развел руками Лантух,-- такого щирого украинца забрали.
Нет, Ивана Даниловича мы не отдадим.
И он побежал к соседям, сочинил бумагу, сходил в
домоуправление, и скоро я с листом, в котором свидетельствовалась
полная благонадежность Ивана Даниловича Кондратюка, летела домой.
Идти в лагерь -- это недалеко от Киева -- я решила не одна, а со
свекровью Прасковьей Яковлевной: пусть товарищи узнают, что со мной
случится. Добрались до Дарницы, подошли к охране. По правде сказать, руки,
ноги дрожат, но иду. Прошу полицаев:
– - Пустите к коменданту.
– - Не велено.
– - Даю пятьсот рублей.
– - Проходи.
Вхожу в кабинет коменданта. Чувствую, внутри все похолодело. Но ничего,
беру
родину, в Мерефу, и, как мне известно, попал сюда.
– - Можете говорить по-русски,--усмехается немец.-- Я долго жил в вашей
стране. Так вы говорите, Кондратюк ваш муж?
– - Муж.
– - Какой же он муж, если уверяет нас, что у него нет жены.
Я даже растерялась.
– - Как это нет?
– - спрашиваю.
– -Я его жена, вот и документы.
И тут меня осенило.
– - Пусть он сам мне это скажет, -- говорю я с возмущением и с ходу
разыгрываю сцену ревности: дескать, если муж меня бросил, то хочу слышать
это от него, а не через немецкого коменданта.
Немец с явным интересом посмотрел на меня. Что поделаешь, женская
логика -- странная вещь.
– - Хорошо, -- недоверчиво говорит комендант,-- предположим, что он
действительно ваш муж. Расскажите, как он был одет, что было у него с собой?
– - Одет в теплое полупальто, зимнюю шапку, в карманах-- камешки для
зажигалок, зажигалки, крестики. Брал, чтобы менять на хлеб.
– - А часы у него были?
– - Да, золотые, наручные.
– - А еще что было у него?
Я мучительно припоминаю: кажется, все сказала, что еще? И тут
вспомнила:
– - Еще были золотые монеты.
– - Где вы их взяли?
– - Достались по наследству от моего отца, расстрелянного большевиками.
И только тогда, когда я сказала про эти золотые руб-
ли, я почувствовала, что комендант начинает верить мне. Верить, но еще
не доверять.
Нельзя терять времени, и я бросаюсь к нему:
– - Умоляю, разрешите мне свидание с Иваном. Как же так, Советская
власть нас преследовала, теперь вы, наши освободители, начали...
Но слова мои не очень действуют.
– - Вспомните,--снова обращается ко мне немец -- какое белье было у
вашего мужа?
Как же не вспомнить, когда я сама на дорогу штопала Максиму рубашку!
– - Голубое, на правом рукаве ниже локтя штопка.
– - Хорошо, -- неожиданно говорит немец, -- свидание я разрешу, но
отпустить не могу.
И он распорядился, чтобы привели Ивана.
Я содрогнулась, когда увидела его. Он был страшно грязный, оборванный,
в чужих рваных ботинках. И тут словно какая-то сила подняла меня и толкнула
ему навстречу. Кинулась ему на шею, начала целовать, плакать.
– - Боже, почему ты здесь?! -- реву я в голос.
– - За что нас так