Фронтовое братство
Шрифт:
Она спокойно выдержала его взгляд. Ничуть не смущаясь. Провела тонкой, холеной рукой по блестящим волосам.
— Инге, но почему ты не впустила меня? — Его ярость прошла. Осталась только печаль, глубокая, невыносимая печаль. — У меня три недели отпуска.
Она приподняла бровь, поджала губы. Подошла к патефону и поставила пластинку.
— Потому что была не одна, мой друг.
— Не одна? — переспросил он.
— Да, и уверена, тебе это прекрасно известно. Думаю, ты прятался где-то поблизости и видел, как уходил Вилли.
Она улыбнулась.
Ольсен кивнул.
— Да, ты права.
Инге, поводя бедрами, походила взад-вперед, напевая под нос песенку Зары Леандер «Davon gebt die Welt nicht unter» [137] .
— Развода? — ответила она, наливая себе рюмку коньяка. — Не приходило в голову, пока ты не упомянул о нем. — Пригубила коньяк. Закурила сигарету, вставив ее в длинный золотой мундштук, украшенный пятью маленькими бриллиантами. — Во всяком случае, я устала ждать. Сейчас я влюблена в Вилли, но, думаю, ты со своей солдатской моралью считаешь, что женщина может жить одними только письмами. Наши отношения были ошибкой с самого начала.
137
«От этого мир не перестанет существовать». — Прим. ред.
— Инге, ты говорила, что любишь меня, а потом у нас появился Гунни.
Она лихорадочно затягивалась сигаретой. Допила коньяк. На лбу у нее выступила вена.
— Мало ли, что говоришь иной раз. Как ты считаешь, много пар действительно любят друг друга? Любовь переходит в привычку. Обладай ты широкой натурой, а не мелочился бы все время, мы прекрасно могли бы жить вместе, и этой нелепой сцены можно было избежать. — Она смотрела на него. Глаза ее были злобными. Рот язвительно кривился. — Я могла бы спать с кем захочу, ты тоже. Мы были бы друзьями. Друзьями с обручальными кольцами
— Инге, но это невозможно!
— Да? — Она хрипло засмеялась. — Будто ты имеешь хоть малейшее представление о том, что возможно!
Ольсен снова ощутил ком в горле. Что произошло? Его Инге не может так говорить. Поправил ремень, заметил пистолет и задумчиво положил на него руку.
Она увидела это и искривила губы в улыбке.
— Ради Бога, не превращай это в классическую драму, где неверную жену застреливают. Мы будем выглядеть ужасно смехотворными.
Он опустил руку и пожал плечами.
— Инге, ты хочешь, чтобы я ушел?
Она кивнула.
— Так будет лучше всего. Ты ведь очень старомоден, чтобы продолжать наши отношения так, как хотелось бы мне. Если захочешь развода, Бернт, можешь мне написать.
Ее кимоно распахнулось. Ольсен увидел ее длинные ноги, стройные, красивые ноги. Которые он так часто ласкал. Он не мог осознать, что все кончено. Все это было слишком нелепо. Слишком нереально. Почти смехотворно. Она стояла, мило улыбаясь. Хоть и живая, она была вместе с тем мертва. По крайней мере, для него.
Он снова потянулся к пистолету. Расстегнул кобуру и быстро провел пальцами по холодной стали. Потом вспомнил о мальчике. Представил себе насмешливый взгляд Легионера. И опустил руку.
— Не хочешь выпить перед уходом? — спросила она.
Ольсен кивнул. Подумать только, она спрашивает его, только что изгнанного мужа, хочет ли он перед уходом выпить.
Он хотел о чем-то ее спросить, но они уже стали чужими друг другу.
Они выпили. Она что-то сказала о его пыльных сапогах и грязном мундире. Упомянула какой-то отель, где он может поспать. Потом он вдруг выпалил:
— Ты влюблена в Вилли?
— Я же сказала тебе, разве не так? Я люблю его.
— Вы спали вместе?
Она запрокинула голову и засмеялась. Соблазнительно. Его рука снова потянулась к пистолету. Перед ним снова всплыло лицо сына. Завтра он поедет в этот нацистский лагерь, где находится Гунни.
Когда Ольсен уходил, она подняла руку и помахала. Он заметил на руке браслет, который некогда подарил ей. С синим камнем, купленным в Румынии. Она страстно поцеловала мужа, повиснув на его шее и оторвав ноги от пола. Потом они провели бурную, пылкую ночь. Это было пять лет назад.
Когда она закрыла дверь, он чуть не плакал.
Спал Ольсен в гвардейской казарме в Потсдаме.
На другой день он поехал в Берген повидать сына.
Состоявший из бараков лагерь располагался на болоте, вдали от любопытных глаз. У кого-то все же хватило совести не допустить, чтобы все знали, как систематически губятся, извращаются умы мальчишек.
К лагерю Ольсена подвез на своей машине оберштурмфюрер СС, потерявший руку в 1941 году. Всякий раз, когда этот офицер с эмблемой смерти на черном околыше фуражки обращался к нему «Herr Kollege» [138] , Ольсен содрогался. Он сказал Ольсену, что отвечает за военную подготовку мальчишек.
138
Господин коллега (нем). — Прим. пер.
Ольсен спросил его о жизни в лагере.
— Они приходят сюда белоручками, — прокричал эсэсовец, чтобы его было слышно сквозь шум «кюбеля». — Но вскоре становятся настоящими демонами. — Восторженно помахал полупустым рукавом. — Способными перерезать горло даже родной матери.
Остановились они километрах в полутора от лагеря. Эсэсовец указал на группу ползущих по полю ребят в коричневой форме.
— Наш диверсионный отряд, Herr Kollege. Это добавляет последний штрих к нашему образованию. — Произнеся последнее слово, он засмеялся. — Время от времени мы даем им позабавиться с евреем. Зрелище того, как ребята убивают еврея, забавнее, чем собачьи бега или петушиные бои. Потом они научатся делать это с настоящими людьми.
С настоящими людьми! Лейтенант Ольсен с отвращением посмотрел на плакатно-красивое лицо эсэсовца.
У коменданта лагеря, баннерфюрера гитлерюгенда Грау, для Ольсена был припасен сюрприз.
Он с улыбкой сообщил Ольсену, что у него больше нет сына. Его сын принадлежит фюреру. О том, чтобы увидеться с Гунни, не может быть и речи. Можно отправить ему посылку, которую мальчик получит как присланную Движением.
— В конце концов, Движение — это все мы, — сказал с улыбкой Грау.
Здесь для всего существовала улыбка. Даже для оглашения смертного приговора.