Фронтовое братство
Шрифт:
— Прекрасно понимаю, — сказал лейтенант Ольсен, удивленный тем, что вправду был способен это понять.
Они пошли домой к девушке. Она бросила красную куртку на стул и сказала, что приготовит кофе, но оказалось, что его нет. Тогда она захотела приготовить что-нибудь другое, но у нее было только несколько бутылок пива и два литра водки, которую привез Роберт.
Они стали пить водку. Из пивных кружек.
Девушка легла на диван.
Ольсен поцеловал ее. Она открыла рот. Укусила его губу.
Он рассказал ей об Инге. О Гунни, Сказал, что хочет отомстить.
— Месть тебе не поможет, — прошептала девушка, прижимаясь к нему. — Ты их не вернешь.
Он нащупал через одежду пряжку ее подвязок. На ней была короткая, плотно облегающая юбка.
Он положил руку ей на колено. Она погладила его по волосам.
Он повел рукой вверх по ее ноге. Юбка была очень плотно облегающей. Просунуть руку далеко он не мог.
Она слегка развела ноги. Словно бы бессознательно. Вздохнула и обхватила его за шею.
— Не надо, — прошептала она.
Он не ответил. Его пальцы продвинулись чуть выше. Он ощутил край тонкого чулка. Чуть выше края был глубокий шрам. Он провел по нему пальцами.
— Что это?
Она вздохнула и поцеловала его.
— След от осколка бомбы. Это случилось два года назад.
Он плотнее прижал руку к шраму от бомбового осколка.
Она приподняла юбку, чтобы он мог лучше ощупать шрам двухлетней давности. Находившийся в отпуске матрос тралового флота перевязал ей рану ленточкой с бескозырки, надпись «Kriegsmarine» [167] оказалась спереди. Не будь все так серьезно, она бы рассмеялась. Но боль была жуткой. Осколок засел глубоко, зазубренный край касался кости. Миллиметром дальше, сказал хирург, и ногу пришлось бы отнять. Она подняла ногу, чтобы показать ему.
167
Военно-морские силы (нем). — Прим. пер.
— Ноги у меня некрасивые, — заметила она.
Он поглядел на них. Обнял ее, поцеловал. Она открыла рот. Они забыли обо всем в страстных поцелуях. Она тяжело дышала. Он задрал ей тесную юбку. Она помогла ему, чуть приподнявшись.
— Не надо, — прошептала она. — Мы совсем не знаем друг друга.
Его пальцы, не особенно ловкие, игриво шарили.
Внезапно она резко проподнялась, сильно прижалась к нему и прильнула полуоткрытым ртом к его губам в долгом поцелуе. Она слегка страшилась того, что должно было произойти. Была нервозно возбужденной. Касалась языком его языка. Негромко вскрикивала.
— Не надо, — шептала она и тем не менее помогала ему.
Юбка ее валялась на полу возле дивана. Она взяла его руку и завела себе за спину.
Они неистово целовались. Шептали нелепые слова. Он куснул ее шею, ущипнул за ухо. Она лежала на спине, приоткрыв рот и закрыв глаза. Грудь ее была обнаженной. Он поцеловал ее грубые соски, поводил пальцами по ее плечам и спине.
Потом они забыли обо всем. Нужно взять от жизни все, что можно, сейчас. Завтра смерть.
Она плакала, сама не зная, почему. По лежавшему пеплом на дне реки Роберту? По себе?
Пронзительным дискантом завыла сирена воздушной тревоги.
Они приподнялись и несколько секунд прислушивались к оглашавшему город адскому концерту.
Потом снова легли и обнялись.
— Это англичане, — сказала она. — Они всегда прилетают днем.
— Вот как? — сказал он и поцеловал ее.
Высоко в небе гудели самолеты.
— Как они находят Берлин в такую погоду? — спросила она, прислушиваясь к гулу двигателей.
— Не знаю, но находят, — ответил он.
Она кивнула. Англичане нашли.
Начали рваться бомбы. Окна задребезжали.
— Может, спустимся в подвал? — спросил Ольсен.
— Нет, там отвратительно, — ответила она. — Сыро, противно. Давай останемся здесь.
Они снова занялись любовью. Потом, усталые, крепко обнявшись, заснули.
Проснулись они уже вечером.
Дождь все шел.
Они выпили, поели и снова занялись любовью. Внезапно почувствовав себя очень юными.
Утром пришла ее сестра. Она работала в канцелярии СД. И так часто повторяла: «Какая чушь», что опротивела Ольсену.
— Небось предавались утехам в темноте, — засмеялась она. — Какая чушь это все. Что, если будет ребенок? Господи, какая чушь. — Пошла на кухню и загремела посудой. — Готовится новый процесс, — крикнула она им. Сунула в дверь голову. — Это секретно. Какая чушь. Они арестуют последних талмудистов. Из Польши и Судет вернулся целый полк эсэсовцев. Один унтершарфюрер потащил меня в туалет. Небось думает, что Центральная служба безопасности — это бордель. Да так оно и есть, — добавила она. Уронила яйцо. — Какая чушь.
И, вспылив, пнула его.
— Алиса свинья, — сказала девушка Ольсену, — но добрая. При ней можно говорить все, что угодно. Алиса не доносчица. Она укрывала одного оберста и живущего по соседству еврея. Но Роберту не захотела помочь. Она терпеть не может дезертиров. Говорит, они трусы.
Лейтенант Ольсен пожал плечами. В конце концов те, кто не дезертирует, возможно, еще большие трусы. Если бы все вернулись по домам, война бы окончилась.
— Ты бы смог дезертировать? — спросила она.
— Кто дезертировал на этот раз? — крикнула Алиса с кухни. Ответа ждать не стала. — Скатерть у тебя есть? Ага, вот она. Господи, какая чушь.
— Думаю, не посмел бы, — ответил он.
— На Восточном фронте, должно быть, приходится очень туго. Ты никогда не боялся?
Она погладила его по щеке.
— Я всегда боюсь, но если останешься там, надежда уцелеть есть. Если дезертируешь и тебя схватят, надежды никакой. Тебя привяжут к столбу в Зенне или в Морелленшлухте.
— Многих расстреливают?