Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945
Шрифт:
Воровали не только на кухне. В это время призывали остатки 1925 года рождения. Это были либо болезненные, малосильные ребята (их называли «двадцать пятый год, третий сорт»), либо сынки различного местного начальства, которое всеми правдами и неправдами старалось удержать своих деток возле себя и уберечь от фронта.
Так вот, попав в нашу бригаду, эти солдаты зашивали в мешки свои цивильные вещи и складывали их рядом с землянкой для отправки домой. Возле каждой кучи вещей ставили часового. Поскольку они еще не знали друг друга в лицо, я или Юргин до общего подъема выходили их «сменить» на посту. Затем начинали шуровать мешки.
Памятуя о своих разрезанных мешках, мы не брезговали и простым воровством, особенно у куркулей – сынков местных богатеев. А наметанному взгляду голодных москвичей выделить их из общей массы было совсем не трудно.
В бригаде ходил упорный слух о том, что плохо кормят умышленно, чтобы солдаты не старались отсидеться в тылу. Однако слух этот был явно на руку настоящим ворам, которые безбожно урывали все, что могли, от весьма скудного солдатского пайка. Так или иначе, а подготовка и отправка маршевых рот на фронт шла своим ходом, и ежемесячно десятки команд, одетых в новенькое обмундирование, грузили в эшелоны и отправляли на Запад.
В марте в нашем полку начали отбирать солдат для артиллерийского училища, находившегося в городе Князепетровске на севере Челябинской области. На первом этапе, для того чтобы попасть в училище, нужно было иметь хорошую характеристику и среднее или близкое к среднему образование. Этот барьер мы с Аликом легко преодолели. Командир роты недолюбливал нас за частые нарушения дисциплины и, чтобы избавиться, с удовольствием дал положительные характеристики, а девять классов образования окончательно решили вопрос.
На новое место мы прибыли, когда еще шло формирование личного состава, и нас начали готовить к экзаменам. Но главные неприятности заключались в другом. Чуть ли не каждую ночь курсантов поднимали по тревоге и направляли на станцию грузить лес. А еще в училище был совершенно дикий распорядок дня. Столовая находилась в трех километрах от казарм. Из-за этого подъем был в 5.30 утра. Бегом мы бежали в столовую, завтракали и бегом обратно. Потом туалет, уборка постелей, утренняя физзарядка, строевая подготовка, другие занятия и хозяйственные работы. В три часа дня снова в столовую, бегом туда и обратно. Два часа самостоятельной подготовки под присмотром командиров взводов, и снова бегом на ужин. Отбой в 22.30, а ночью по тревоге погрузка леса. Такая беготня никому не нравилась, но кормили здесь удовлетворительно, и фронт был далеко. Большинство терпело, но не мы с Аликом.
Благополучно сдав вступительные экзамены, мы все-таки решили сбежать. И когда по местному радио объявили построение солдат, не сдавших экзамены и отчисленных из училища, Юргин и я стали в строй и были отправлены на пересыльный пункт. И тут же снова угодили в артучилище. Но на этот раз в город Ирбит Свердловской области. И снова с нами сыграло шутку наше образование. Экзамены – диктант и по арифметике – мы сдали и были зачислены в курсанты. Но и здесь мы пришли к твердому убеждению, что и это училище не для нас и надо уходить. Помог случай.
Периодически курсантов посылали в наряд патрулировать по городу. Однажды мы с Аликом медленно прогуливались по рыночной площади, посматривая по сторонам. Наш взгляд привлек солдат, предлагавший
Обычно после наряда патрули вечерней поверки не проходили и сразу же ложились спать. Но на этот раз нас хватились. И когда мы появились в части, дежурный офицер сразу же уловил запах водки и доложил заместителю начальника училища о возвращении самовольщиков.
Разговор в кабинете был короткий.
– Вы что, учиться не хотите? На фронт захотелось? – грозно начал полковник, видимо ожидая каких-либо объяснений и клятв типа «Мы больше не будем».
Но вместо этого Юргин и я, переглянувшись, почти одновременно ответили:
– Так точно. Просим отправить нас на фронт.
Полковник аж привстал от неожиданности. Попасть в училище считалось большой удачей. Поэтому отчисления курсантов были редки и обычно происходили при очень серьезных нарушениях дисциплины, к которым наш проступок явно не относился. Через полминуты он уже более спокойным голосом скомандовал:
– Идите!
На другой день нас отчислили из училища, каждому выдали аттестат на питание и отправили на формировку в Свердловск.
Сразу же по прибытии поезда мы направились за продпайком. На день одному человеку выдавали полбуханки хлеба, селедку, пачку концентрата перловой каши, несколько кусков сахара и небольшую пачку махорки.
В углу продпункта Юргин заметил здорового солдата, рукавом шинели утирающего слезы.
– Ты что сопли распустил? – негромко спросил он.
– Паек не дают, – тихо ответил солдат.
– А почему? – продолжил допрос Юргин.
– Да вот нет подписи нашего интенданта, – ответил солдат и снова засопел.
– А печать есть? Покажи.
Сверив аттестат с нашим и убедившись, что все в порядке и не хватает только подписи, Юргин тут же предложил за селедку и махорку все уладить. Солдат с радостью согласился. Я остался в очереди, а они вышли из помещения и зашли в привокзальную почту, где Юргин взял ручку, обмакнул перо в чернила и лихо расписался на документе. Когда они вернулись, очередь уже подходила. Протянув старшине аттестаты и получив продукты, мы вышли во двор и забрали «честно» заработанные селедку и курево. Прощаясь с довольным парнем, Юргин все-таки не удержался от нравоучения:
– Ну ты и дурак! Из-за какой-то подписи чуть не остался голодным. Сам бы давно расписался.
Вечером произошло еще одно забавное происшествие.
В воинской части, куда мы явились за назначением, нас внесли в список направляемых в Челябинск на главный формировочный пункт. Ехать должны были ночью в теплушке, прицепленной к товарному составу с лесом. Когда подошли к вагону, там уже сидело человек двадцать. Мы разместились на верхней полке и уже начали готовиться ко сну, когда вагон неожиданно опустел. Выйдя выяснить, в чем дело, Алик сразу же вернулся и позвал меня: