Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945

Стопалов Сергей Григорьевич

Кто ее выдумал – неизвестно. В кавалерии и морфлоте я не служил, а вот за артиллеристов и пехотинцев обидно. Особенно за артиллеристов. Уж столько работы ложилось на их плечи, что и подсчитать практически невозможно. А лодырями они уж точно не были.

Не следует думать, что копать землю просто. На первый взгляд кажется, что наступить ногой на лопату и отбросить несколько комков земли на один-два метра может практически каждый. Но это если земля мягкая, копает один человек и никто ему не мешает. А вот организовать работу на твердом грунте так, чтобы несколько человек часами работали в узком окопе да еще с максимальной нагрузкой, – тут нужна была особая наука. В нашем расчете

ею лучше всех владел наводчик Гарош, который и командовал строительными работами.

Копали все по-разному. Наиболее сильными в расчете были Малинин и Хомяков. Малинин мог не останавливаясь кидать землю несколько часов подряд, а Хомяков имел персональную лопату, которой подхватывал за один бросок земли в два-три раза больше, чем остальные. Но зато если Хомякову поручали вырыть небольшой окопчик под передок, то для этого ему могло и суток не хватить. Вот уж поистине был он человеком коллективного труда.

Самым физически слабым в расчете был маленький чуваш Кусьмин. Его обычно ставили на наиболее мягкий грунт, а когда начинали строить землянку, он всегда укладывал бревна наката. В этом ему равных не было. В наших землянках песок никогда не сыпался на головы.

Главными инструментами у нас были лопаты и пилы. Их воровали в других частях, из-за них иногда ссорились, их искали в брошенных окопах и выпрашивали у трофейных команд.

Солдаты быстро научились сокращать объем земляных работ. Учитывая, что стрелять во все стороны никогда не приходилось, размер окопа для орудия уменьшили, а полную глубину стали делать только под колесами гаубицы. Ровики для укрытия не копали совсем или делали только один вместо двух. Окоп для машины сооружали так, чтобы укрыть спереди двигатель с радиатором, а сзади – только колеса. Все эти ухищрения хотя и были нарушением устава, однако вполне себя оправдывали, особенно когда в расчетах не хватало людей. А так было почти всегда. Уже через месяц оборудование огневой позиции занимало не более пяти часов. Научились. И уставать стали значительно меньше.

Кроме земляных и строительных работ, расчет много времени тратил на чистку гаубицы. Чистили ее регулярно после каждой стрельбы, после дождя и после переезда по пыльной дороге. Нам всегда казалось, что такое чистоплюйство было излишним. Однако лейтенант Леноровский неуклонно заставлял нас заниматься этим делом.

Однажды на батарее появилась группа психологов, работавших на артиллерийском заводе, выпускающем наши гаубицы. Несколько дней они внимательно следили за тем, как мы стреляем и обслуживаем орудия, и в конце концов признали работу хорошей. За это Леноровскому и нам была объявлена благодарность.

Еще время от времени мы чистили «Студебекер», ручным насосом накачивали шины и выполняли ряд других работ, не требующих особой квалификации. Руководил этим наш шофер. Он вообще был аккуратистом и машину всегда содержал в полной исправности.

Значительно меньше внимания уделялось личному оружию – карабинам и ППШ. За полтора года мы ими ни разу не пользовались по назначению, если не считать учебных стрельб и пальбы по консервным банкам. Патроны никто не учитывал, и я совсем не уверен, что они были у всех солдат. Так что при встрече с противником положение расчета могло оказаться критическим. К счастью, ничего такого не произошло.

Наш расчет дружил с отделением связи. У них не было своей машины, и они обычно при смене позиций переезжали на «Студебекере» вместе с нами. А когда на огневой позиции строили землянку, мы всегда предусматривали два-три места для связистов.

На батарее им приходилось труднее, чем остальным. Да и опасности было больше. Половина из них всегда находилась

на НП, то есть на глазах у противника. Во время обстрела, когда даже пехотинец прятался в окопе, связист должен был ползти буквально под осколками и связывать разорванные провода. Полная катушка весила семь-восемь килограммов, а при выходе с конечного пункта приходилось брать две, а то и три катушки, да еще ящик с аппаратом. Чтобы сэкономить на весе, трассу надо было прокладывать через лес, кусты, небольшие водоемы или по снежной целине. Да еще так, чтобы провода по возможности не пересекали дороги. А поди знай заранее, как пойдут танки или где остановится обоз пехоты, а она любит располагаться в лесу. Лучше всего подвешивать нитку на ветвях деревьев. Но это уж такая работа, что и за сутки не справишься. Соединить же НП с батареей (а это 3–5 километров) надо за час-полтора, а иногда и быстрее. Поэтому связист с одного раза должен запомнить трассу. И даже ночью, среди разбросанных взрывом проводов, найти свои. Можно, конечно, поочередно подключаться к каждому концу и на ощупь найти нужный. Но на это потребовалось бы много времени, а оно часто решало успех боя.

Солдаты из нашего расчета всегда удивлялись способностям связистов. Особенно отличался сержант Коваленок. По прибытии на позицию комбат обычно вызывал его к себе, раскладывал перед ним карту и карандашом указывал район предполагаемого НП. Коваленок брал две катушки и аппарат, совал в карман кусачки, моток изоляционной ленты и вместе с несколькими связистами начинал прокладывать трассу. Размотав свои катушки, он указывал остальным направление дальнейшего движения, а сам с еще одним связистом быстро шел в сторону НП. Найдя ком бата, Коваленок оставлял пришедшего с ним на телефоне, а сам, нагрузившись катушками, направлялся навстречу своим товарищам по уже пройденному маршруту. И так каждый раз на новых позициях. В лесу и в поле, в мороз и в летнюю жару.

Отдых для связистов начинался только после того, как оживал телефон и с разных концов доносились веселые голоса:

– Дуб, Дуб! На проводе Сосна. Ты меня слышишь? – Это батарея.

– Сосна! Это я. Батя спрашивает, есть ли огурцы? – Это НП. Шифровка, сами понимаете, будь здоров. Но дело не в этом. Снарядов-то до сих пор так и не подвезли.

Хорошо, конечно, если батарея стоит на месте хоть несколько дней. Связисты отдохнут. А во время наступления не успеешь проложить трассу, как звучит команда «Отбой». И сматывай свою нитку, чтобы через пару часов начать все сначала.

Отделение связи состояло из телефонистов и радистов. Радио связь предназначалась для дублирования телефонной. Но то ли из-за несовершенства раций, то ли еще по какой причине радиосвязь исправно действовала только при работающем телефоне. Как только начинался обстрел и нитка рвалась, рация замолкала.

Чаще всего на НП находился радист Шарифуллин – крепкий паренек, легко таскавший за плечами тяжелую рацию.

Умирал Шарифуллин на глазах у всей батареи. Вместо оторванной нижней челюсти было видно залитое кровью отверстие гортани. Рядом стоял фельдшер Галиев, который даже не пытался сделать перевязку. Судя по всему, она бы и не помогла.

После смерти Шарифуллина рация была вручена ефрейтору из взвода управления. Выйдя на НП, он развешивал антенну, проверял питание, садился к рации, щелкал тумблером и начинал:

– Галка, Галка, Галка. Я Толкач. Даю настройку. Раз, два, три. Три, два, один. Как понял? Прием. – Щелчок переключателя, тишина. И снова: – Галка, Галка, Галка. Я Толкач. Даю настройку. Раз, два, три. Три, два, один. Как понял? Прием.

После нескольких повторений в наушниках наконец раздается долгожданное: