Фронтовые повести

Шарипов Адий

Приказ подать подводу был отдан с вечера. Рано утром исполнительный солдат, правивший лошадьми, подкатил к крыльцу конторы. Привычно оглядев себя, Рудольф сбежал по ступенькам и залез в бричку. Расположившись на охапке соломы, он молча ткнул солдата в спину, и подвода покатила по застывшей дороге.

Путь на станцию Прилесье был неблизкий, и лейтенант то и дело совал кулаком в солдатскую спину, приказывая ехать поскорее. Возница дергал вожжами, лошади ненадолго прибавляли шагу. Подскакивая в дребезжащей бричке, Рудольф внимательно оглядывал мрачноватые окрестности. Снег ровным безжизненным налетом засыпал унылые поля, огромные полосы лесных вырубок. Там,

где леса когда-то подступали близко к дороге, по распоряжению немецкого командования деревья были вырублены по обе стороны: предохранительные меры против партизанских засад.

«Да, партизаны…»— вздыхал лейтенант, с опаской поглядывая на далекую кромку зимнего леса. Его не обманывало безмолвие окрестностей. В лесу шла своя жизнь, и вполне могло случиться, что из-за какого-нибудь завала раздастся одинокий меткий выстрел.

Неуютно чувствовал себя и солдат на передке телеги. Без понуканий он изо всех сил погонял заморенных лошадей, торопясь проскочить опасное место.

На станцию Прилесье лейтенантская бричка едва смогла пробиться. Рудольф ткнул солдата в спину и спрыгнул на землю.

Станция была забита эшелонами. Возле путей дымили походные кухни. Небольшое здание вокзала гудело, как улей. Рудольф протиснулся внутрь и, проскальзывая между группами ожидающих офицеров, стал пробираться к кабинету коменданта, в самый конец зала.

Из кабинета вышел невысокий артиллерийский полковник. Рудольф щелкнул каблуками, отдал приветствие. Полковник пробежал мимо, не заметив его. Щеки полковника гневно тряслись. Он вполголоса бормотал ругательства.

Рудольф приоткрыл дверь. Комендант с измученным лицом сидел за столом и не поднимал головы. Отчаянно трезвонил телефон на столе.

— Хайль Гитлер! — выкрикнул Рудольф привычное приветствие, переступив порог.

Взглянув на него, комендант вяло ответил: «Хайль», — и вновь углубился в ворох бумаг. Телефон на его столе звонил не переставая. Время от времени комендант хватал трубку, утомленно выслушивал, что ему говорилось, иногда принимался возражать, ругаться, иногда же отвечал коротко, с готовностью, как подобает в разговоре со старшим по чину.

Подсев к столу, Рудольф повел речь о нескольких платформах, которые были обещаны ему в управлении перевозок для доставки торфа.

— Трудно. Очень трудно… — пробормотал комендант, не отрываясь от бумаг. — Сами видите, что творится на линии.

Не повышая голоса, Рудольф напомнил, что выполняет приказ тылового штаба группы войск. Комендант, совсем потерявший голову, решил отвязаться от настойчивого посетителя.

— Хорошо, я надеюсь отправить сегодня попутный эшелон. Обещаю прицепить к нему пару платформ.

— Для меня главное — отправить, — сказал Рудольф и не стал больше докучать занятому человеку.

Выйдя от коменданта, лейтенант долго еще толкался на станции. Скопление войск, как он выяснил, вызвано тем, что впереди на пустынном лесном перегоне партизаны пустили под откос один из эшелонов танковой дивизии. В довершение всего путь оказался разобранным еще в нескольких местах. Офицер-танкист, с которым разговаривал Рудольф, ругался и нервничал, поглядывая на небо. По его словам, такое чудовищное скопление войск представляло собой прекрасную цель для русской авиации. Он и опасался, что задержка продлится дня два, не меньше.

— Не два, а больше! — сердито вмешался в разговор офицер связи с нашивками капитана. — По милости этих господ мы торчим здесь второй день. И проторчим еще неделю. Неделю!

Прокричав свою тираду, капитан извинился и представился. Он пояснил,

что в прошлом месяце стал жертвой такого же вот скопления войск под Витебском. Взорвав эшелон с войсками, партизаны на несколько дней остановили все движение по железной дороге. Русская авиация словно караулила момент: не прошло и двух дней, как налетели самолеты и устроили настоящий погром. Результаты бомбежки были ужасны. Он сам видел офицера, который от всего пережитого под бомбами сошел с ума. Самому капитану еще повезло. Он был легко ранен и лечился в госпитале в Минске.

— Надо мной какой-то рок, — жаловался он Рудольфу и танкисту. — Где гарантия, что я снова не угожу в такую же кашу, как под Витебском? Нет, эти господа не знают своих обязанностей. На фронт их надо. На фронт! Пусть понюхают настоящего пороху!

Танкист вежливо осведомился, каких господ имеет в виду сердитый капитан.

— Как каких? Гестапо, конечно!

Он был убежден, что в России невозможно никакое великодушие. Все захваченные районы должны превратиться в мертвую зону. Иначе фронт никогда не будет иметь надежного тыла. Вот о чем следует постоянно помнить этим белоручкам из гестапо! Пусть не гнушаются и черновой работой. На победу должны работать все!

Капитан, козырнув, отошел, а танкист, как бы оправдывая его жестокость, стал жаловаться Рудольфу на засилие партизан. Опасность на фронте понятна и закономерна. Но в тылу, в глубоком тылу! Повседневное ожидание пули из-за угла выматывает нервы.

— Это действительно проклятая страна! — ругался он. — Капитан прав: здесь невозможно воевать по правилам.

Танкист рассказал, что их перебрасывают куда-то за Харьков. Его знакомый из штаба шепнул ему, что воевать придется за Доном, на просторе широких степей, где раздолье для маневров. Но даже это не утешало огорченного танкиста, и он с умилением вспоминал Францию, где они стояли до последнего времени. Вот была жизнь!

Спросив, куда направляется Рудольф, танкист оживился, слазил за пазуху и вручил ему измятое письмо. В этой ужасной стране невозможно даже послать о себе весточку домой. Третий день он таскает письмо при себе. А дома беспокоятся, когда от него долго нет писем. Рудольф обещал отправить письмо из Велиславля.

Потолкавшись на станции не меньше часа, Рудольф пошел к своей подводе.

Солдат спал в бричке на охапке соломы. Лейтенант разбудил его. Подхватив свалившуюся пилотку, солдат задергал вожжами.

Домой поехали кружным путем, более безопасным. Ровная проселочная дорога навевала дремоту. Лошади шли шагом. Подняв воротник шинели, лейтенант нахохлился и всю дорогу думал о том, что он увидел на станции. Потом мысли перескочили к дому, к родным. Оттуда приходили невеселые письма. Военная цензура внимательно следила, чтобы тыловые настроения не доходили до фронтовиков, но даже сквозь цензурные рогатки можно было разглядеть, каково живется там, в Германии. Более подробно рассказывали раненые, возвращавшиеся после лечения в свои фронтовые части. Они тоже ругали гестапо, но совсем не за то, чем так недоволен был истеричный капитан-связист, попавший под бомбежку в Витебске. От гестаповцев, как рассказывали, не стало спасения. Концлагерь грозит каждому, кто хоть единым словом выразит свое сомнение в близкой победе над Россией. Но о какой победе может идти речь, если рядовой солдат разуверился в победе и втихомолку ругается, слушая бодрые разглагольствования Геббельса? Нет, война с самого начала пошла совсем не так, как было задумано. А сейчас, после оглушительного поражения под Москвой, это стало особенно заметно.