Фронтовые повести
Шрифт:
— В валенках прошел. Кованые немецкие сапоги дают другой след.
Оборванные люди, толкая друг друга плечами, сталкиваясь головами, пошли по следу. След терялся там, где не было изморози, а потом снова появлялся.
И вдруг раздался окрик:
— Стой!
Только сейчас четверо заметили стоявшего в стороне человека с винтовкой.
— Ложись! — успел скомандовать Жилбек. Человек не стрелял. Так же требовательно он спросил:
— Кто такие?
— А ты кто такой? — выкрикнул в ответ Жилбек. Рядом с часовым выросли еще несколько вооруженных людей.
— Отвечайте!
— Такие же,
Он был ошеломлен, когда из встречной группы послышался голос казаха:
— Эй, жолдас, [1] объясни толком!
— Мы— советские… — обрадовано проговорил Жилбек, поднимаясь с земли. — Выходим из окружения, товарищи, здравствуйте!
Так группа Жилбека встретилась с партизанами. Радости не было конца.
Через полчаса их вызвал в свою землянку командир партизанского отряда Тимофей Михайлович Коротченко.
1
Жолдас — товарищ (каз.)
Декабрь первого года войны…
Небольшие группы партизан по разным дорогам, теряя в стычках с фашистами боевых друзей, голодая и замерзая в пути, идут по Брянским и Могилевским лесам, собираются в Клетнянском лесу.
Стоит лютый мороз, свищет ветер, стонут и гнутся вековые деревья, с треском падают голые, промороженные ветви. Ветер взметает снег, обнажая темные плешины смерзшейся листвы, заметает сугробами и без того едва приметные партизанские жилища.
В крайней землянке сидят десять человек. Они только что вернулись с улицы, где расчистили вход в землянку и обозначили совершенно заметенную дорогу до ближайшей деревни Задня. Разогревшись от работы, они садятся вплотную друг к дружке, поближе к печурке. Клонит в сон, но партизаны крепятся — скоро должна быть передача из Москвы и горячая затируха.
Повар Петька, бывший конюх, высокий и неуклюжий, укрывшись за снежным бруствером, никак не может разжечь костер, несмотря на то что делать ему это не впервой. Ветер то и дело заметает крохотное пламя, сырые дрова трещат, чадят и гаснут. Петька злится, пинает головешки, снова присаживается разжигать. Злится он еще и потому, что не придется послушать последние известия из Москвы. Недоволен он и товарищами— сбились в землянке, обедать — так сразу все, валом, а как помочь повару— никого!
Пламя понемногу разгорается. Петька таращит на него зеленоватые глаза и боится дышать— а вдруг погаснет. А рядом свистит бешеный ветер, на который сейчас Петька не обращает внимания. Пламя все выше и выше лижет черное днище котла, и Петька понемногу успокаивается, греет озябшие руки, трет шершавые ладони.
В землянке сумрачно, коптилка мутно-желтым пламенем едва разгоняет мрак, свет не доходит до углов, и кажется, что вместо стен сразу начинается черная преисподняя. Молчит рация, молчат партизаны. Возле рации сидят Василий Зарецкий и Абдыгали Толегенов, прозванный в отряде Батырханом — богатырем. Они толкуют насчет рации — почему не работает? Самое время слушать Москву. Антенну только что повесили, неужели опять оборвало? А может быть, питание село?
Жилбек, лежа в углу, слушает их
И никаких надежд получить весточку. Далеко от Клетнянских лесов до родного Иртыша. А кругом враг, препятствие поважнее трех тысяч километров.
Ближе к свету, на нарах, застланных сеном, лежит сам Коротченко, огромный, грузный. Сегодня и он в тяжелом раздумье смотрит в одну точку, как будто перебирает в памяти свое прошлое. Есть что вспомнить бывшему командиру полка. Двадцать лет он прослужил в Красной Армии, окончил военную академию, дрался с финнами на «линии Маннергейма», не раз смотрел смерти в глаза. Под Могилевом, прикрывая отход своих частей, попал в окружение, но все-таки сумел прорвать вражеское кольцо и с остатками полка — с сотней бойцов — ушел в лес из когтей смерти.
Никто не шелохнулся, когда Петька, удовлетворенно кряхтя, внес в землянку дымящийся котел с жидкой затирухой. Поставил котел посредине, огляделся и, видя, что на него мало кто обратил внимание, вскипел:
— Какого черта носы повесили, не видите, кто пришел? Встать!
— Чего орешь, бешеный, что ли? — вскинул голову автоматчик Алимбай Тлеулин.
— Баланду сварил, будто горы свернул, разошелся, — проворчал другой партизан.
Петькин крик вывел всех из сонного оцепенения, но люди были настолько утомлены и сердиты, что вместо благодарности начали ни за что ни про что осуждать повара.
Тимофей Михайлович встал.
— Злиться попусту нечего, — проговорил он, — злость надо для врага приберечь. Петька, чем ты недоволен? Хочешь сказать, что мы дармоеды?
— Да я всем доволен, Тимофей Михайлович. Только вот каждый раз, как Москва говорит, у меня костер гаснет. Сидишь там как проклятый! А вы тут слушаете!
— Наслушались вот так, — проведя пальцем по шее, ехидно сказал Алимбай. — Теперь ты тоже садись слушай. Вся Москва для тебя!
— Не сердись, Петька, в рации что-то не ладится. Возимся, возимся — ничего не выходит.
Петька подмигнул неизвестно кому, давая понять, что не сердится, а просто так покуражился, и объявил:
— Сегодня затируха без сала. И всего по одной поварешке. Прошу затянуть ремень потуже. Подходи, народ, разевай пошире рот!
Поели, горячая похлебка немного развеселила.
— Буран влияет, дурной становишься, — оправдываясь сказал Алимбай. — Теперь можно и покурить, — довольно проворковал Абдыгали-Батырхан, маленького роста, курносый и широколицый джигит.
Не успел он сделать самокрутку, как послышался зычный голос Коротченко:
— Батырхан! Собери сюда всех командиров.
Батырхан поглубже нахлобучил шапку, запахнул шинель и выбежал из землянки.
— Жора, подсаживайся ко мне поближе, — сказал Тимофей Михайлович Жилбеку.
Партизаны звали Жилбека на русский манер — Жорой.
Командир отряда, попыхивая трубкой, начал ходить по землянке из угла в угол. Он подумал о том, кого взять с собой на опасную, рискованную вылазку. Есть ли у него в отряде проверенные, стойкие бойцы, на которых можно положиться, как на самого себя?