Фугас
Шрифт:
— За мной не хады, а то смерть…
Увидел ее побледневшее лицо и, удовлетворенно усмехнувшись, пошел дальше. Его никто не преследовал.
День прошел, как обычно. Парни работали, иногда покрикивая друг на друга. Вечером приехал Вахид, привез мясо и водку. Приказал Ножи разжечь костер для мангала и приготовить мясо для шашлыков. Солдатам дали бутылку водки, поесть и закрыли в доме, приказав сидеть очень тихо. Чуть позднее на своих «Жигулях» приехал участковый Умар Сатоев. Долго ходил по двору, оценивая кладку, выложенный фундамент,
— Я знаю все твои проделки, Вахид, но ты можешь не бояться, пока мы с тобой друзья, тебя никто не тронет. Здесь начальник — я.
Вахид улыбался, подкладывая участковому куски помягче — эта дружба ежемесячно выливалась ему в кругленькую сумму, но иначе было нельзя, игра стоила свеч, участковый действительно закрывал глаза на все, что делал Вахид. К тому же благодаря этой дружбе он знал все, что готовится в местной милиции. Попробовал бы участковый вести себя иначе, его участь давно бы уже была решена. Восток есть Восток, ценность человека и степень почтительности здесь определяются его близостью к власти.
Старик не участвовал в застолье, сидя в уголке, он ворошил угли, переворачивал шашлык, усмехаясь про себя: «Все менты одинаково продажны, что в России, что дома, в Ингушетии».
Проводив изрядно захмелевшего милиционера домой, почти трезвый Вахид подсел к Ножи:
— Ну, рассказывай, старик, как дела. Доволен ли ты жизнью?
Тот смотрел на него равнодушными глазами:
— Хорошая жизнь, хозяин. Курить есть, чай есть, лучше, чем на зоне.
Вахид удовлетворенно кивал головой, потом пьяно икнул:
— Смотри, старик, за этих пацанов ты головой отвечаешь, если они сбегут, нам обоим крышка.
Старик хмыкнул:
— А куда они сбегут? Опять в Чечню, что ли, так до первого поста, а потом секир-башка.
Вахид удовлетворенно кивнул и, пьяно покачиваясь, пошел к своей машине.
Через несколько минут взревел двигатель, и он уехал.
Старик лежал на своем топчане, ему не спалось, почему-то вспоминался родительский дом. Небритый, весь в пыли отец, приехавший с поля и подкидывающий его к потолку дома. Ножи вспоминаются мамины руки, вытирающие его слезы, когда их рыжий пес Бек приполз домой с выпущенными кишками, кто-то из соседей ударил его вилами. Мама тогда плакала вместе с ним и говорила:
— Тамерлан, ты же — мужчина, ты — чеченец, не смей плакать.
Ножи лежит молча, закрыв глаза, и по его щеке катится слеза. Звенят цикады, головы дурманит запах сирени. Солдаты выпили бутылку водки, хмель не берет. Они лежат молча, в темноте тлеют огоньки сигарет. Обо всем уже переговорено. Кажется, что время остановилось, у них осталось только прошлое, нет настоящего и не будет будущего. Бежать бесполезно, у этих тварей все схвачено, их будут ловить местные жители и милиция. Если даже не убьют сразу и удастся добраться до России, Валерку ждет трибунал за самовольное оставление части, Алексея ждет Чечня, опять война, вши, кровь, грязь. Очень хочется оказаться дома, но еще больше хочется жить.
Утром Ножи был мрачнее обычного, он яростно месил лопатой раствор, ворча и матерясь на солдат. Старик ругал их за неповоротливость, неумение работать, за молодость и за желание жить. Два дня он не ходил в магазин, по вечерам закрывал солдат под замок и долго сидел у тлеющего костерка, молча куря и смотря на угасающие угли.
Через несколько дней старик опять пошел к магазину. Женщина ожидала его у крыльца. Не обращая на нее никакого внимания, он купил сигареты, спустился с крыльца и присел на корточки в зарослях сирени, зная, что она смотрит ему в спину. Некоторое время спустя забелело ее платье, и, прерывисто дыша, она остановилась рядом. Старик молча курил, медленно и нехотя выпуская дым. Казалось, что мысли его, подобно сигаретному дыму, улетают куда-то далеко от этого места.
— Письмо давай, — сказал он хрипло. Женщина торопливо достала из выреза платья в несколько раз сложенный лист бумаги. Ножи небрежно сунул его в карман рубашки.
— Ответ не жди, уезжай отсюда, сегодня, — сказал он.
У женщины на глазах заблестели слезы; опережая дальнейшие вопросы, он повернулся спиной и пошел прочь.
День тянулся медленно, закончив работу, солдаты убрали инструмент, потом поужинали. Когда Валера ушел в дом, Ножи передал Алексею письмо, после этого закрыл дверь на замок. Всю ночь в доме стояла тишина, хотя солдаты не спали. Из-за закрытых окон выбивался свет лампочки. Старик неторопливо достал из-под кровати большую клетчатую сумку, сложил туда белье, хлеб, купленные сегодня чай и табак. Посидев перед сном у костра, он пошел спать. Спал он удивительно хорошо, снились ему кони, бредущие по росному лугу, мамина прохладная ладонь, лежащая у него на лбу.
Проснулся он неожиданно и сразу. Прямо в лоб упирался холодный ствол автомата. Несколько фигур в черных масках с автоматами наизготовку стояли у ворот дома, у окон, у дверей. Негромкий голос спросил:
— Кто в доме? Где ключи?
Старик не удивился. Стараясь не делать резких движений, он показал глазами на ключ, лежащий на табуретке рядом с кроватью. Человек с автоматом жестом приказал ему перевернуться на живот, защелкнул за спиной наручники. Автоматчик показал два пальца, через несколько секунд в распахнутые двери ворвались бойцы Северо-Кавказского РУБОПа. Из дома вывели заспанных Алексея и Валеру, усадили их в подъехавший автобус. Старика посадили в «уазик», по бокам уселись вооруженные автоматами люди.
Проезжая через село, Ножи видел, как маленький жеребенок, помахивая хвостом, тянется бархатными губами к материнскому вымени.