Фулгрим
Шрифт:
Проснувшись, Серена окинула критическим взглядом то, что намалевала на холстах, и увидела несовершенство своей работы. Примитивные, унылые цвета не шли ни в какое сравнение с теми живыми и резкими красками, что предстали перед ней в Храме. Проведя раскопки студии, художница отыскала пикты, на которых она запечатлела Храм, сам гигантский коралловый остров, его гордые башни, небо и безграничный океан, сияющие невиданными цветами.
С того самого дня Серена пыталась вновь разжечь в себе те непередаваемые чувства, что посетили её на Лаэре, но, как бы она не смешивала краски, сколь долго не смотрела бы на пикты, ей не удавалось даже приблизиться к нужным оттенкам цветов.
Художница
Никогда прежде Серена не встречала столь великолепный, яркий и живой синий цвет, и потому, немедленно схватив пиктер, девушка сделала не меньше дюжины снимков — при том, что челнок только-только начал снижение к атоллу. Пока он делал круги над коралловым островом, заходя на посадку, художница успела забыть об океане, и, припав к иллюминатору, впилась взглядом в невиданное зрелище. Ей хотелось выпрыгнуть из «Тандерхоука», чтобы поскорее вступить на улицы города ксеносов.
После «приземления» их повели по разрушенному войной, но когда-то прекрасному памятнику совершенно чуждой культуры, и ни один из Летописцев не смог сдержать восхищенных вздохов.
Капитан Юлий постоянно находил интересные темы для разговора. Он пояснил Летописцам, что высокие, крученые коралловые башни в течение всей войны изводили Десантников беспрестанным воем и визгом. Теперь большинство из них было взорвано, но немногие, оставшиеся в отдаленных частях атолла, продолжали петь — теперь их стоны звучали тихо, невообразимо одиноко и грустно.
Серена не выпускала пиктер из рук, запечатлевая все подряд. Даже то, что они шли среди обломков зданий, усеянных трупами лаэран со следами страшных ранений, не могло сбить её с восторженного настроя — подумать только, город, парящий над бесконечным океаном!
Звуки, запахи, цвет — всё было столь ярким и притягательным, что художница понемногу начала терять самоконтроль, её чувства и разум выбивались из сил, стараясь справиться с волной новых ощущений.
И вдруг она увидела Храм.
И все мысли разом покинули Серену. Осталось лишь необоримое желание поскорее войти в ЕГО манящее нутро, где уже скрылись Капитан Юлий и оба итератора. По толпе Летописцев прокатилось нечто вроде гипнотического зова, и они начали, как одержимые, толкаться и работать локтями, стараясь опередить коллег и поскорее проложить дорогу во чрево загадочного строения.
Как можно аккуратнее ступая по наваленным внутри Храма обломкам стен, Серена вдыхала странный, густой аромат, в первые минуты сильно раздражавший её; тем не менее, в отличие от следовавших рядом армейцев она не стала надевать защитную маску. Чуть позже художница заметила призрачные витки розоватого тумана, источаемого пористыми стенами; их чужеродность ощущалась в самой глуби её сознания. Облачко тумана коснулось ноздрей Серены, и на миг девушку охватило чувство приятной беспомощности, когда она поняла, что запах… обволакивает её, становится приятным и манящим.
Арку над входом в Пещеру Меча осветили сильными люминосферами, и в ярком сиянии глазам Летописцев открылись невиданные узоры и фрески, повествующие о том, как и чем жила цивилизация, породившая их и сокрушенная Астартес. Всё стоящие вокруг Серены разом судорожно вздохнули от восхищения, художники тут же принялись судорожно делать наброски в своих планшетах, а хроникёры — снимать панорамные пикты стен пещеры.
Серена тем временем поняла, что всё это время слышит дикую, страстную музыку, идущую из неведомых глубин, неотрывно, с каждым ударом сердца становясь частью её самой. Девушка отвернулась от фресок и направилась в сторону хорошо заметной синей прически Беквы. Тем временем, манящая мелодия становилась все сильнее, и, похоже, звала к себе Кинску едва ли не громче Серены.
Будто из ниоткуда, на художницу нахлынула новая волна гнева на Бекву, заструившегося по жилам подобно расплавленному свинцу. Губы Серены сами собой искривились и сложились в злобную гримасу, и она продолжала идти за Кинской след в след, а музыка в её сознании уже заглушала все прочие звуки.
Люди, стоящие на пути девушки, порой окликали её, но она просто не обращала на них внимания. Все мысли Серены занимали безумные ощущения, обрушившиеся на неё подобно горному камнепаду; музыка, вспышки света, дикое многоцветье фресок окружили художницу, завертелись в безумном хороводе, и она из последних сил пыталась сохранить власть над своим телом и разумом.
Серена наконец протиснулась через толпу Летописцев, обогнула край скалы, отгораживающей сердце пещеры от остального Храма… и рухнула на колени, осознав ужасающую красоту и грандиозную мощь света и звука, достигших своей истинной силы лишь здесь.
Беква Кинска стояла в самом центре огромной залы, разведя руки над головой и крепко сжимая в них микрофоны включенного на запись вокс-кастера, и музыка обтекала великую певицу, становясь с ней единым целым.
Художница вдруг ощутила, что видит сейчас нечто прекраснейшее из всего, встречавшегося в её бурной жизни. Глаза Серены горели и слезились от постоянно меняющихся, вспыхивающих красок, но она не могла даже моргнуть, боясь упустить даже миг столь совершенной красоты…
Сейчас, в полумраке своей студии, она из последних сил пыталась воссоздать на полотне тот краткий, незабываемый миг, когда её взору предстали идеальные цвета, сложившиеся в идеальный рисунок. Съежившись и не переставая плакать от боли, Серена вытащила из кучи мусора более-менее чистую палитру и вновь начала смешивать краски, все ещё надеясь получить «совершенный красный».
Она соединила кадмиевый алый с королевским багровым, разбавив их бургундским пурпурно-красным, но тут же увидела, что полученный цвет немного отличается по тону от идеала. И в тот миг, когда Серена вновь была готова потерять голову от ярости, с её руки в смесь красок упала капелька крови. И, словно по волшебству, оттенок цвета изменился ровно настолько, насколько это было нужно. На палитре возникла точная копия совершенства, виденного её в Храме, и художница улыбнулась, поняв, что должна делать дальше.
Она взяла в руку перочинный ножик, которым обычно чистила этюдные карандаши, и провела им по своей нежной коже, взрезав её от плеча до запястья. Струйка алой крови немедля начала вытекать из пореза, и Серена подставила под неё палитру со смесью красок. Девушка не прекращала улыбаться, видя, как вокруг каждой капельки крови образуется пятнышко идеального цвета.
Теперь она наконец-то могла начать свою картину. Свое величайшее полотно.
СОЛОМОН НЫРНУЛ ПОД ПЛЯШУЩЕЕ ЛЕЗВИЕ клинка своего противника и успел вовремя поднять свой меч, сблокировав удар, нацеленный в незащищенную грудь. Клинки столкнулись со звоном, отдавшимся в едва сросшихся костях Деметера такой болью, что он яростно заскрипел зубами, сдерживая крик. Соломон попятился назад, но Марий Вайросеан неотступно следовал за ним, приставив острие меча к его груди.