Фулгрим
Шрифт:
— Значит, сейчас, когда Император обнажил пред человечеством ложность веры в богов и восхваления трупов, ересь невозможна?
— Вовсе нет. Я ещё раз повторю, что догмы и верования не являются атрибутом одной лишь религии. Они вполне могут возникнуть на основе социальных установлений, даже на основе Имперских Истин, которые мы сейчас разносим по Галактике. Сопротивление им или мятеж против них вполне можно назвать ересью, как мне кажется.
— Все это очень интересно, Тобиас, — мягко сказал Касорон. — Но все же, почему мне следует прочесть книги Блайка? Они кажутся…
Эвандер успокаивающе замахал руками:
— Нет-нет, что ты! Как я не раз говорил своим ученикам в Схоле Итераторум, правда, даже произнесенная со скверными намерениями, одержит победу над любой ложью, придуманной во спасение, и потому мы должны знать все «правды» и отделять полезные от опасных. Когда итератор говорит правду, он не только просвещает тех, кто не слышал её прежде, он ещё и лишний раз убеждает в своей правоте ранее приобщенных. Сам видишь, насколько важна широта взглядов.
Юлий хотел было задать пару уточняющих вопросов, но тут раздался щелчок ушной вокс-бусинки, и он услышал взволнованный голос Ликаона:
— Капитан, срочно возвращайтесь!
Касорон поднес к губам вокс-манжету и ответил:
— Иду. Что произошло?
— Мы нашли их, мы обнаружили Диаспорекс. Возвращайтесь, скорее!
— Считай, уже вернулся, — ответил Юлий, почувствовав какое-то напряжение в голосе оруженосца даже сквозь искажения вокс-связи. — Что-то ещё случилось?
— Лучше вам увидеть всё своими глазами, — бросил Ликаон и отключился.
РАЗГНЕВАННЫЙ ФУЛГРИМ НАПРАВЛЯЛСЯ К ДАЛЬНЕМУ УГЛУ своих покоев, в котором надрывалась дюжина фонокастеров, каждый по-своему — в одних гремели оперные оркестры, в других — жутковатая музыка с нижних уровней какого-то города-улья, и, властвующая над всеми, странная мелодия лаэранского Храма.
Все они звучали страшным диссонансом, наполняя разум неистовыми образами и обещая невиданные дары.
Ярость, бурлившая в примархе, готова была выплеснуться наружу. К тому же, Фулгрим страдал от невозможности что-то исправить до тех пор, пока «Гордость Императора» не догонит флот 52-ой Экспедиции. Решив действовать в одиночку, Феррус не только выказал неуважение к своему брату, он ещё и смешал планы по уничтожению Диаспорекса.
Да, план был идеален, а идиот Манус разрушил его!
Промелькнувшая мысль была пропитана столь ядовитой злостью, что Фулгрим даже приостановился на миг. Да, его любимый брат опрометчиво бросился в бой, но что он мог поделать со своей необузданной натурой? Ярость Медузы в жилах Мануса вскипала быстро и неудержимо…
Нет. Ты сделал все, что мог, пытаясь сдержать его гнев. Рано или поздно несдержанность погубит Ферруса!
По спине Фулгрима пробежал холодок, когда он услышал эту мысль, всплывшую из мрачных глубин его существа. Как он вообще мог подумать такое о Манусе? Ведь из всех дорогих ему людей ни с кем Фулгрима не связывали столь прочные узы братства, как с Примархом Железных Рук.
С самого дня победы над лаэранами Финикиец всё чаще и чаще говорил сам с собой, и речи эти зачастую были пропитаны ядовитой желчью и ненавистью, прежде несвойственными ему. Еженощно, лежа на шелковых простынях, он слышал голос, что-то шепчущий в его ушах, а затем проваливался в сон. Иногда Фулгрим видел прекрасные, манящие видения, которые позже не мог припомнить, а порой — жуткие кошмары, которые никак не мог стереть из памяти. Сперва Примарху пришло в голову, что он сходит с ума, что какой-то предсмертный грязный трюк лаэран понемногу разрушает его личность. Впрочем, потом он отказался от этой идеи — что могло повредить существу столь совершенному, как Примарх Детей Императора?
Затем Фулгрим ни с того ни с сего решил, что научился принимать астротелепатические послания, хотя до этого ни в чем не проявлял псайкерского потенциала. Магнус Рыжий, похоже, был единственным из братьев, унаследовавшим от Императора дар ясновидения и психосилу, но это серьезно отдалило Циклопа с Просперо от других Примархов. Все молча сходились на том, что подобные способности рано или поздно сыграют с Магнусом дурную шутку.
Наконец, после долгих размышлений, Финикиец успокоил себя, решив, что ночной шепот — голос его собственного подсознания, смело говорящий обо всех вещах, занимавших Примарха днем. Возможно, Фулгрим слышал его и раньше — просто барьеры и рамки, поставленные воспитанием в строгом обществе Хемоса, не давали голосу зазвучать в полную силу — до сей поры.
И вообще, где отыскать советника более честного, чем собственный разум?
Фулгрим вспомнил, что должен идти на мостик «Гордости Императора». Капитаны 28-ой Экспедиции ждут его мудрых указаний, они во всем полагаются на своего Примарха, как и все Дети Императора, созданные и живущие по образу и подобию Фулгрима.
Так и должно быть — ведь что есть Легион, если не живое орудие ТВОЕЙ воли?
Феникс улыбнулся своим мыслям, подкрутив регулятор одного из фонокастеров, игравшего музыку, записанную в Храме. Она бесцеремонно вторгалась в тело Примарха, беря не мелодичностью или напевностью — их и в помине не было — но первобытной мощью. Она пробуждала ненасытную жажду к чему-то новому, лучшему, чему-то неназываемому.
Фулгрим припомнил, как, вернувшись по какому-то внутреннему зову в Храм, он натолкнулся во внутренней пещере на Бекву Кинску. Певица стояла посреди огромной площадки, с лицом, залитым слезами и руками, поднятыми к своду. Она записывала музыку Храмовых стен. Когда Беква заметила Финикийца, то немедля пала на колени, перевозбужденная струившимися вокруг неё чуждыми напевами.
— Я напишу для Вас такую же музыку! — исступленно крикнула певица. — Я должна создать нечто поистине волшебное! Я сотворю Маравилью в Вашу честь!
Конечно, это был приятный момент. Получить от величайшего композитора эпохи клятву написать посвященную ему симфонию, лучшую из когда-либо созданных… Вообще, посещение Лаэра неплохо подстегнуло талант и фантазию Летописцев, и Ла Венице украсилась множеством чудесных картин и эпичных скульптур, правда, немного необычных.
Как-то раз Фулгрим вдруг задумался о том, почему такой творческий прилив испытали только те, кто побывал в Храме Лаэр и провел там несколько часов, но потом эта мысль сама собой забылась.