Фуллстоп

Грау Герда

— Читайте. И точка.

Тишина наступила такая, что потрескивание тряпок в костре казалось оглушительными выстрелами. Никто не двигался и не разговаривал, все глаза были прикованы к плетеному стулу на балконе, куда опустился с тетрадью в руках Сан Саныч. В общем безмолвии шелест страниц, которые он переворачивал, был слышен предельно отчетливо. Александр зачем-то считал их количество про себя. При всех навыках скорочтения, о которых ходили легенды в издательстве, редактор читал его тетрадь будто нарочно втрое медленнее, чем обычно.

Вниз он старался не смотреть, боялся встретиться глазами с Ниной, потому что сейчас

не выдержал бы ее взгляда. И следов на ее халате. Во всем виноват только он. А куда смотреть… Хорошо бы на цветок, но отсюда его не видно. Чувствует ли он, что сейчас погаснет? Превратится в клейкую массу, лишенную корней и формы. Говорят, люди чувствуют свою смерть. Они с цветком связаны… Почувствует ли это он сам? Во что превратится? В гасителя? Мерзкое, черное слово, в родстве с илом, грязью, болотным ядовитым газом. Его поставят на учет и когда-нибудь тоже вызовут в санаторий к кому-то… следующему. Нет, этому никогда не бывать. Но как не бывать, когда даже Сан Саныч не избежал ни слежки, ни давления. Что с ним будет теперь, после того как он при всех отказался читать? Нина сказала, он знает, чем все это кончается. А чем? Нет даже вариантов. Тюрьмой? Расстрелом? Пожизненным заключением? Лагерем? Есть ли лагеря для таких, как Сан Саныч? И он сам? Должны быть. Дживаны нарочно придумают, чтобы там распоряжаться. Убить ведь просто, а можно пользу какую-то извлекать, забавляться, эксперименты ставить… Какую работу он сам сможет выполнять после… того? Надо же, как странно он это называет. Почти как Раскольников убийство называл. Сможет ли он после того говорить с людьми? Это ведь тоже убийство, пусть убивает не он, а его, но все-таки… Которая сейчас страница была? Тридцатая? Тридцать первая? А, неважно… И почему это никак не чувствуется? Неужели никаких признаков нет, что сейчас в организме происходит? Хотя о чем он, пока еще ничего не происходит, Сан Саныч еще читает. Потом, позже… Это быстро будет? Мозг потеряет нужные связи, это не больно, в мозгу нет нервных окончаний. Что это будут за слова?.. Простит ли он когда-нибудь Александра за сорванный план? Могло ведь сработать. Найти читателя… Почему это важно? Что было бы, найдись этот читатель? Он должен понять замысел, они должны поговорить, а дальше?

Что?

Что?

— Pardonne-moi ce caprice d'enfant… — вдруг звучно пропел приемник в руках Солонины грассирующим женским голосом. — Pardonne-moi, reviens moi comme avant…

Александр вздрогнул. Началось?

Он торопливо перегнулся вниз — Дживан с Солониной вытянули шеи в сторону кокона, их помощники отпустили Нину Ивановну, но она не воспользовалась этим, чтобы сбежать, продолжала стоять на месте, глядя туда же, куда и все. С балкона Александр не видел цветка, но видел, какие огромные у нее глаза на белом лице.

Белое…

Не розовое.

Красноватое свечение на плитах исчезло, теперь на него не было даже намека, вся площадка перед корпусом была залита неоновым белым светом, какой бывает только на сцене от софитов. Ослепительным.

Судя по звукам, гигантский кокон, до этого спокойно стоявший на месте, сейчас дергался, как бумажный змей на привязи, но, в отличие от змея, его рывки были настолько мощными, что проволочные крепления выпадали со своих мест одно за другим. Кусты затрещали, каркас оторвался от земли. Белая сияющая громада обогнула здание и надвинулась на площадку, как исполинское привидение, сопровождаемое шквалистыми порывами ветра.

Александр поспешно обернулся к редактору, чтобы предупредить его и заставить уйти с балкона, но тот уже закрыл тетрадь и доставал сигарету из полупустой пачки, глядя в одну точку перед собой. Несколько секунд Александр растерянно наблюдал за тем, как раз за разом гаснет огонь зажигалки, а потом опять пришлось отвлечься: внизу началось что-то шумное и непонятное — вся научная группа наперегонки стекала вниз по лестнице. Бежали они каждый сам по себе, некрасиво перемахивая через ступени, с большим отставанием катилась за ними подгоняемая ветром шляпа Солонины. Александр поискал глазами Нину — она шла навстречу цветку, неуверенно протянув к нему руку, а потом остановилась и, зажав себе рот ладонью, заплакала.

А в исполине уже произошли новые изменения. В середине каркаса появилось и стало разгораться розовое свечение, и чем больше оно распространялось к краям, тем темнее и насыщеннее делался его цвет, розовый, красный, темно-алый, и тем выше поднимался он над землей. Странный, кажущийся нелепым в своей хрупкости каркас из проволоки словно оброс тонким слоем цветного шелка, за которым штрихами начал проступать огненный абрис розы, полыхающий багровым. От белого там не осталось и следа.

— Роза набирает цвет! — крикнул Александр, разворачиваясь к редактору. — Почему не гаснет?

Сан Саныч продолжал сидеть неподвижно, разглядывая Александра каким-то новым взглядом, будто видел его впервые и теперь хотел запомнить навсегда. Пару раз он почти готов был что-то сказать, но вместо слов только жадно и яростно затягивался сигаретой, подрагивающей в его пальцах. Тетрадь при очередном ураганном ударе соскользнула с его колен и упала на пол, шелестя страницами.

Единственный экземпляр… Александр задохнулся, споткнулся о ножку кресла напротив, ощупью ухватился за сиденье, чтобы сползти по спинке вниз.

«Сашка, уйди с балкона…»

«Обращаются к подсознанию, минуя слова, напрямую…»

«В каком-то смысле их создаете вы…»

На той стороне знали, а он все проглядел. Или в глубине души тоже знал, что у Сан Саныча не карие, а вот такие, темно-янтарные глаза, и просто не вспомнил в нужный момент, у кого видел похожую расщелинку между зубами?

Оставленный на парапете приемник Солонины продолжал транслировать на весь санаторий песню, и Александр, с легкой руки редактора освоивший немало французских слов, понимал почти все, что им обоим торжественно пела незнакомая женщина с авиньонским акцентом:

Je voulais vivre comme le temps

Suivre mes heures, vivre au pr'esent

Plus je vivais, plus encore je t'aimais

Tendrement…

— Привет, тезка, — прошептал Александр в оглушительно наступившей тишине. — Простудиться не боишься?

Огромный алый бумажный фонарь с железными балансирами висел над санаторием, как космический корабль.

Готовый к запуску.

Послесловие

— Что это сейчас было?

— Возможно, красные цветы в качестве начинки реактора способны вызывать галлюцинации при долгом зрительном контакте. Мы торчали в машинном зале слишком долго.

— У них есть защитные кожухи.

— Чем тогда ты объяснишь все увиденное?

— Не исключаю родовую память. Говорят, у каждого из нас есть ее хранилище где-то в основании черепа. По крайней мере, так гласят легенды.

— Считаешь, мог в реальности существовать такой мир, в котором красные цветы уничтожают, а не используют для прохождения кораблями темпорального барьера? Прошлое?