Фурцева
Шрифт:
Ряд преступников указанных выше категорий, проникнув в Москву и ее пригороды, проживали без прописки на нелегальном положении.
Допросом арестованных выявлено, что часть из них до дня ареста продолжала вести вражескую работу, клеветала на руководителей ВКП(б) и Советского правительства, распространяла различные измышления о советской действительности и пыталась установить преступные связи с враждебным элементом…»
Активность чекистов была предвестьем намечавшегося «московского дела», жертвой которого станут многие столичные руководители. Дело началось с одного письма Сталину, которое
Вождь постарел, устал и, очевидно, терял интерес к делам. Особенно ему не хотелось говорить о чем-то неприятном, вникать в проблемы. Все послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом. Члены высшего партийного руководства постоянно менялись местами — в зависимости от настроения Сталина, который раскладывал этот кадровый пасьянс.
Нуриддин Акрамович Мухитдинов (будущий коллега Фурцевой по секретариату ЦК КПСС), который в апреле 1951 года был утвержден председателем Совета министров Узбекистана, вспоминал, как после назначения он позвонил Сталину. Снял трубку аппарата междугородной правительственной связи, заказал Москву и соединился с Поскребышевым. Мухитдинов представился и сказал, что он приступил к исполнению обязанностей главы республиканского правительства.
Поскребышев сухо ответил:
— Знаем. Поздравляем.
— Хотел бы информировать об этом товарища Сталина.
— Доложу, — буркнул Поскребышев и повесил трубку. Через три дня в шесть вечера Мухитдинову позвонили по ВЧ. Сотрудники отдела правительственной связи Министерства госбезопасности поинтересовались, хорошо ли слышно, и предупредили — позвонят из Кремля. Ему позвонили еще не раз, проверяя, на месте ли Мухитдинов. Министр связи Узбекистана предупредил:
— Вам будет важный звонок. Прослежу лично.
Минут через десять — новый звонок. Поинтересовались, нет ли в кабинете посторонних, предупредили: при разговоре никто не должен присутствовать. Мухитдинов вызвал помощника и велел ни одного человека к нему не пускать, дверь не открывать. Сам закрыл все окна и стал ждать.
Наконец раздался долгожданный звонок. Телефонист:
— Соединяю с товарищем Поскребышевым.
Тот вновь уточнил:
— Слышимость хорошая? Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.
Мухитдинов встал. В трубке раздался тихий голос:
— Товарищ Мухитдинов?
— Да, здравствуйте, товарищ Сталин.
— Здравствуйте. Приступили к работе?
— Да.
— Как идут дела?
Мухитдинов стал быстро докладывать. Когда сделал паузу, Сталин сказал:
— Желаю успеха.
И повесил трубку.
«Разговор-то продолжался всего две-три минуты, — вспоминал Мухитдинов, — он произнес буквально четыре-пять слов, а я до сих пор не могу прийти в себя, я впервые в жизни разговаривал с самим Сталиным, слышал его голос, отвечал на вопросы. Он пожелал мне успеха!»
С другими республиканскими руководителями вождь вообще отказывался разговаривать. Возраст и состояние здоровья не позволяли Сталину полноценно работать. Но снимать и назначать он еще мог. Ни один самый близкий ему человек не мог быть уверен в его расположении. Не Берия лишил вождя ближайших сотрудников, а сам Сталин избавился от таких верных ему слуг, как генерал Власик, начальник его личной охраны, и Поскребышев, который был его помощником почти тридцать лет. Отстранил обоих, поскольку подозревал, что они делились информацией о жизни вождя с Берией. А Сталин этого не хотел. Утечка сведений о его личной жизни приводила Иосифа Виссарионовича в бешенство.
Внешних признаков недомогания у него не было, вспоминал Дмитрий Шепилов. Сталин по-прежнему полночи проводил за трапезой. Не ограничивая себя, ел жирные блюда. Пил одному ему ведомые смеси из разных сортов коньяка, вин и лимонада. Все считали, что он здоров. Но близкие к нему люди не могли не замечать нарастания у Сталина психопатологических явлений. В разгар веселого ужина вождь вдруг вставал и деловым шагом выходил из столовой в вестибюль. Оказавшись за порогом, он круто поворачивался и, стоя у прикрытой двери, напряженно и долго вслушивался: о чем без него говорят. Уловка не имела успеха. Все знали, что Сталин стоит за дверью и подслушивает.
Сталин подозрительно всматривался во всякого, кто по каким-то причинам был задумчив и невесел. Почему он задумался? Что за этим кроется? Сталин требовал, чтобы все присутствующие были веселы, пели и даже танцевали, но только не задумывались. Положение было трудное, так как кроме Микояна никто из членов президиума танцевать не умел, но, желая потрафить хозяину, все пытались импровизировать.
«Я был свидетелем такого факта, — вспоминал Никита Сергеевич Хрущев. — Сталин пошел в туалет. А человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин, выйдя из туалета, набросился при нас на этого человека и начал его распекать:
— Почему вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так и должны охранять, а вы тут сидите, развалившись.
Тот оправдывался:
— Товарищ Сталин, я же знаю, что там нет дверей. Вот тут есть дверь, так за нею как раз и стоит мой человек, который несет охрану.
Но Сталин ему грубо:
— Вы со мной должны ходить.
Но ведь невероятно, чтобы тот ходил за ним в туалет. Значит, Сталин даже в туалет уже боялся зайти без охраны…»
С годами подозрительность, маниакальные представления у Сталина развивались все больше. Терзаемый страхами, Сталин обычно ночь проводил за работой: просматривал бумаги, писал, читал. Перед тем как лечь спать, он подолгу стоял у окна: нет ли на земле человеческих следов, не подходил ли кто-то чужой к дому? В последнюю зиму даже запрещал сгребать снег — на снегу скорее разглядишь следы.
Одержимый страхом, иногда ложился спать не раздеваясь. И всякий раз в другой комнате: то в спальне, то в библиотеке, то в столовой. Задавать вопросы никто не решался, поэтому ему стелили сразу в нескольких комнатах. При выездах с дачи в Кремль и обратно Сталин сам назначал маршрут движения и постоянно менял его.
За пределами Кремля никто не знал о состоянии вождя. Георгий Михайлович Попов своими впечатлениями благоразумно не делился. Да он и не входил в самый узкий круг сталинских приближенных. И разгром московского руководства для него самого станет неприятным сюрпризом.