Футбол на планете Руссо
Шрифт:
– Вы извините меня за вопрос, кто назван вами "мы"?
– Я, - просто сказал мой собеседник.
– Но для чего?
– Для чего нужен опиум? Чтобы реальную действительность заменить иллюзорной - для убогих духом, кому реальность тягостна. И этот же опиум дает возможность тем, чей дух силен, без помех формировать реальность так, как они считают нужным. Нам остался последний штрих, и мой проницательный господин понимает, что он будет уже чисто формальным,
– Ваша идея по-своему гениальна, - заметил я, поразмыслив.
– Футболисты, живые воплощения опиума, будучи всецело зависимы от работодателей
Назвавшийся Томом удовлетворенно кивнул:
– Я угадал в моем господине неординарный ум. Но он еще не оценил всех преимуществ идеи. Вы не задумывались над механизмом нарушения принципа коллективной собственности, декларированного в красноречивом документе, который здесь называют краеугольным камнем цивилизации? За кулисами футбольных клубов Синдикат постепенно формировал правящую элиту, и лица, входящие в нее, вкладывали деньги, которые мы им давали и даем, в создание частных фирм, приобретение и округление сельскохозяйственных плантаций. Нынешняя власть у нас на содержании - мы платим всем, кто нам нужен, строго ограничив круг клиентуры, дабы не допустить увеличения накладных расходов.
– Вы, должно быть, обладаете колоссальными средствами?
– Но достойный господин ведь не думает, что тотализатор для нас - средство личного обогащения? Несчастный Таубе и в миг наказания сочтет себя только вором, обокравшим воров, но он покусился на иное, чего ему не дано знать.
– Могу ли я, - сказал я осторожно, - спросить, сколько людей на нашей планете посвящено во всю истину?
– Двое, - ответил Том. И, дав оценить значение сказанного, продолжил: Двадцать два "колумба" переоценили человеческую природу. Человек в большинстве своем глуп, зол, жаден и эгоистичен, он самое скверное из животных. Он может быть также умен и дальновиден, но не наделен мышцами быка и не приспособлен к тем испытаниям, которые ему предназначены во имя ложной идеи равенства. Но он выжил. Все претерпел и все познал. Он понял, что главную ошибку "колумбы" совершили, когда вышвырнули в людскую помойку самое ценное, чем обладали, власть. Взять ее в свои руки - его историческое предназначение.
Он снова помолчал, любуясь на то, как огонь превращается в пепел
– Мне известно, кто вы. Я не пытаюсь вас купить - это невозможно. Не хочу убить - одиночество порой тягостно. Такие, как мы, должны физиологически брезговать принципом равенства - толпа дурно пахнет.
Внезапно я понял сокровенный смысл происходящего. Действительно, одинокий среди окружающей его нечисти, он наслаждался передо мной теоретическим разбором замыслен-ной им шахматной партии, а я был достойным слушателем, хотя, с его точки зрения, безопасным противником. Но я понял и другое: покупая по дешевке чужую память, чтобы ее уничтожить, он продал дьяволу свою, и это бездарная сделка - долгие годы в этой каморке он играет сам с собой так, словно до него никто не играл в такие зловещие шахматы. Помня дебюты истории, он забыл ее неизбежные эндшпили. Я понял все это, и он перестал быть мне страшен.
– Вы не допускаете иного варианта в моей линии поведения?
– спросил я.
– Мой дорогой господин лишь ускорил события, исход которых предопределен. Предопределена была и наша встреча, поэтому я не назначаю новой. Вы можете прийти после. Жаль, если я вынужден буду избавить себя от приятной возможности вновь побеседовать с вами. Прощайте, уважаемый адвокат. Передайте своему подзащитному, что мы согласны на его предложение. Отсутствие страха прекрасно, даже если ненадолго.
Я ушел, пропахший его сигаретами, а он остался в их дыму, равно как в чаду своих человеконенавистнических грез. Я мог его убить, но это не входит в мои полномочия".
20
Таня вручила мне почту - обильную, как никогда. Она обязана была вскрывать и регистрировать те письма, на которых не значилось "лично", она все прочла, и ее милые руки дрожали.
Письма были корректные. "Извещаем об адресе ближайшего гробовщика"; дружески-шутливые: "Безносая мама стосковалась по тебе, сынок"; деловые: "Смерть предателю".
– Вам пакет еще принесли. И велели отдать по секрету.
Пакет был в прозрачном пластиковом футляре с надписью: "Уважаемому журналисту Р. Симпсону - покорнейшая просьба вручить лично".
– Желтый такой человечек?
– спросил я.
– Маленький, в темных очках?
– Нет, Бобби, их трое было. Два молодых парня и огромный негр, старый-престарый, он и дал мне это.
– Таня, - крикнул я, - ласточка, я идиот!
– Ты замечательный, - прочувствованно произнес раскосый херувим.
– Дай мне руку. Потрогай мозоли. От чего, знаешь? Нет, чудачок, от клавишей эти - на пальцах А эти, эти, эти - от ручки стиральной машины... от мясорубки... от лопаты, Бобби, не смейся, я умею и землю копать, а вы все - "птичка", "ласточка"...
– Меня хоронить рано, - сказал я.
– Не смей шутить, сейчас же возьми и не смей! Я все умею - шить, стирать, варить суп из крапивы... стричь... пилить дрова... Я девушка самостоятельная, я умею даже стрелять, у меня есть револьвер. Ты не представляешь, как я хочу тебе помочь.
– Помоги. Ты читала такую книгу - "Дон Кихот Ламанчский"?
– Даже не слышала.
– Достань мне ее. Где хочешь. Укради. Если надо, пусти в ход свой револьвер, я разрешаю.
– Смеешься?
– грустно предположила она.
– Мне не до смеха, - ответил я, потому что мне было, как никогда, не до смеха. В пакете лежало несколько машинописных страниц, и к ним был приколот крохотный листок бумаги, одна каллиграфическая строчка: "Очень прошу ждать, где прежде, от 22.00 до 22.15 и извинить, если не приду. Йошикава".
21
Четверть часа у меня сжималось сердце, и когда Йошикава вошел своей деликатной походкой, точно и звуком шагов не желая никого обеспокоить, я ощутил, как он мне стал дорог за эти дни.
"Тихая сельва" по обыкновению гудела и бренчала под стоны горластых кожаных ребят:
Грозная сельва! Черные кроны!
Яростный рев саблезубого льва!
Шеф приказал экономить патроны,
Значит, до завтра ты будешь жива!
...Интересно, доживем мы с ним до завтра?
– Почтительнейше прошу извинить мое опоздание.
– Адвокат поклонился и чинно сел, поставив на коленки в поддернутых брючках бывалый портфель.
– К чертям ваши церемонии, я прочел "Записку" - этот страшненький и то знает, кто вы, а я не знаю!