Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 1. Выступления, статьи, манифесты
Шрифт:
“Будьте нужными художниками”, – заканчивает оратор. (Аплодисменты.)» [19]
Весна 1912 г. была ознаменована для братьев Зданевичей прежде всего участием Кирилла в выставке «Ослиный хвост», после чего, собственно, и завязывается общение их обоих с М. Ларионовым [20] .
К этому моменту самые тёплые дружеские отношения уже связывают их с Михаилом Ле-Дантю, художником исключительной одарённости, серьёзным, сдержанным, сосредоточенным, отличавшимся почти застенчивым поведением от своих шумных товарищей. Именно в это время Ле-Дантю и Кирилл Зданевич бросают Академию художеств и собираются поступать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества как значительно более прогрессивное и либеральное учебное заведение (впрочем, забегая вперёд, можно тут же заметить, что и оно не удовлетворило их запросов). А сразу после открытия выставки, в марте 1912 г., Ле-Дантю принимает приглашение Кирилла погостить в доме Зданевичей в Тифлисе, что послужило предпосылкой к событию, значение которого невозможно переоценить – открытию живописи Нико Пиросмани [21] .
19
Псковитинов
20
Осенью 1911 г. В.С. Барт в письме к Ларионову рекомендует ему Сагайдачного, Ле-Дантю и Кирилла Зданевича как возможных участников планируемой выставки «Ослиный хвост» (см.: Experiment / Эксперимент. A Journal of Russian Culture. Vol. 5. 1999. C. 19). В ответ Ларионов сообщает, что «о Сагайдачном и Ле-Дантю слыхал» (там же, с. 22; письмо датируется началом ноября 1911 г.), не упоминая при этом Кирилла Зданевича, из чего можно сделать вывод, что встреча и знакомство с Кириллом (и тем более с Ильёй) состоялись несколько позже.
21
Литература, посвящённая истории открытия живописи Н.А. Пиросманашвили, на сегодняшний день чрезвычайно обширна. Укажем здесь лишь на фундаментальную статью А.А. Стригалёва «Кем, когда и как была открыта живопись Н.А. Пиросманашвили?» (1989) и каталог выставки «Нико Пиросмани. Семейный кутёж», состоявшейся в 2008 г. в галерее «Проун» (Москва).
Лето 1912 г., которое Илья Зданевич проводит дома, в Тифлисе, и путешествуя по Грузии вместе с Ле-Дантю, связано с впечатлениями от древней грузинской архитектуры, фресковой живописи, народного творчества, костюмов, украшений и, конечно, – произведений Пиросмани, который становится для всей их группы живым воплощением художника, во-первых, гениально одарённого, во-вторых, обладающего абсолютной свободой самовыражения, в-третьих, органично существующего внутри традиционного, канонического искусства, не испытывающего груза собственной индивидуальности – того, к чему так стремились все мастера русского неопримитивизма. После достаточно бурной весны 1912 г. такая перемена впечатлений, точнее, возможность вернуться к прежним переживаниям и ощущениям, но уже на новой стадии своего пути, оказалась плодотворной и перспективной. К воспоминаниям об этом лете Зданевич будет обращаться на протяжении всей последующей долгой жизни.
И всё же 1912 г. был для Зданевича лишь стартом, лишь пробой сил перед массированным демаршем 1913-го. В самом конце года он возвращается в Тифлис из Петербурга, с тем чтобы раздобыть работы Пиросмани для готовящейся новой выставки «Мишень». Но перед этим, по-видимому, достаточно долго живёт в Москве, где деятельно работает над книгой, посвящённой творчеству Ларионова и Гончаровой. Часто цитируемую фразу из письма Ильи Зданевича к Ле-Дантю: «Кроме того написал монографию о Ларионове и Гончаровой. Монография пустая, пустые похвалы, пойдёт под псевдонимом. Хотя доверять особенно нельзя, но авось хоть рублей 50–70 заработаю» [22] , – не следует принимать дословно, на веру. Для Зданевича издание этой монографии – пусть и под псевдонимом, который, впрочем, раскрывается не так сложно [23] и которым он пользовался и в дальнейшем, – было событием, безусловно, значительным, если не эпохальным, и попытка свести всё к получению 50–70 рублей отдаёт явной неискренностью.
22
ОРГРМ. Ф. 135.Д.5. Л. 2.
23
«Эганбюри» – латинская транслитерация «Зданевичу», скорее всего, пришедшая на ум автору при взгляде на конверт присланного ему письма. «Эли» – французская версия имени Илья. Многочисленные варианты написания этого псевдонима часто встречаются в рукописях Зданевича 1913 г.
Написанная им монография небезынтересна с нескольких точек зрения. Однако наиболее, может быть, важным в этой книге остаётся заявленная с первых же страниц авторская концепция, категорически отвергающая европеизацию в качестве прогрессивной модели развития отечественного искусства, подчёркивающая самобытность русской культуры, идеализирующая допетровское национальное искусство, которое, по мнению Зданевича, в отличие от города, сохранилось в русской деревне. «Заметим, – пишет Зданевич, – что русская деревня значительно культурней русского города. Правда, город – средоточие внешней цивилизации и умственных сил страны, но если говорить о культуре как самобытном духовном богатстве, её больше в деревне, и доказательство этого в том, что деревенское искусство стояло выше городского и стоит вот уже два века» [24] . Несколько неожиданный взгляд на вещи для человека, исповедующего идеи футуризма и претендующего на роль его главного идеолога!
24
Эли Эганбюри. Наталия Гончарова. Михаил Ларионов. М.: Ц.А. Мюнстер, 1913. С. 9.
Знаменитый скандальный диспут, приуроченный к открытию выставки «Мишень» (март 1913 г.) был первой крупной совместной публичной акцией Ларионова, выступавшего в качестве его инициатора и ведущего, и Зданевича. Диспуту предшествовала деятельная переписка его участников. Примечательно, что в своих письмах-открытках Ларионов просил Зданевича читать не только о футуризме, но и о своём собственном детище – лучизме [25] . Однако Зданевич настоял на том, чтобы его доклад был посвящён исключительно футуризму, и отказался «читать сразу о футуризме и лучизме», мотивируя свой отказ тем, что «это разобьёт цельность доклада.
25
См. письмо М.Ф. Ларионова И.М. Зданевичу от 4 марта 1913 г. // ОРГРМ.Ф. 177. Д. 88. Л. 1-1об.
26
Письмо И.М. Зданевича М.Ф. Ларионову от 8 марта 1913 г.//ОР ГРМ. Ф. 177. Д. 50. Л. 8об.
27
Там же. Л. 9об.
И успех, и скандал действительно не заставили себя ждать. Описание всего того, что произошло на диспуте в Москве, в Политехническом музее, 23 марта 1913 г. и чему причиной в самом деле стало выступление Зданевича, сохранилось и в публикуемом в настоящем издании его письме матери, и в многочисленных газетных заметках. Зданевич был упоён победой, счастлив и горд: «Я начал эпоху. Скандалом доволен, ибо это необходимая реклама, – написал он сразу же после этого В.К. Зданевич. – Имя – Зданевич – теперь известно всей Москве. Тем самым заложен фундамент для строительства и побед» [28] .
28
Письмо И.М. Зданевича В.К. Зданевич (26–28 марта 1913) //ОР ГРМ. Ф. 177. Д. 50. Л. 21об.
В своём докладе Зданевич достаточно последовательно и подробно излагает историю, основные принципы и постулаты итальянского футуризма, часто приводя цитаты и из Первого манифеста футуристов, и из последовавших за ним (в частности, очень близко к тексту – манифеста Маринетти «Убьём лунный свет», опубликованного в 1909 г.). Доклад, в сущности, переносил идеи, тезисы и самую энергию футуризма на российскую почву в «чистом», практически не модифицированном виде. Однако там, где Маринетти всё же обходился умозрительными заявлениями, Зданевич вновь пошёл на огрубление, «принижение» и откровенную, заведомую скандализацию метафоры («американский башмак прекраснее Венеры Милосской» [29] ) – и к тому же решился на то, чтобы вообще лишить её какого бы то ни было метафорического смысла, демонстрируя диапозитив с изображением Венеры и размахивая одолженным у своего товарища Бориса Лопатинского [30] “Vera Shoe”. Этот эпизод напрашивается на обобщение, словно иллюстрируя два подхода к внедрению новаторских идей в массовое сознание: вполне европейский, цивилизованный, не выходящий за пределы отвлечённого мышления – и российский, «весомый, грубый, зримый», лишённый каких-либо сантиментов и заключавший в себе прежде всего «анархическое бунтарство», по утверждению одного из современников [31] .
29
Ср. с его словами, прозвучавшими годом раньше, в выступлении 1912 г. на диспуте «Союза молодёжи»: «И по-моему, пара ботинок, да, обыкновенная пара ботинок, – современных – дороже и выше и полезней всех Леонардо да Винчи вместе взятых».
30
Борис Львович Лопатинский (1881 – после 1946) – художник, педагог, член Кавказского общества поощрения изящных искусств. Преподавал в Тифлисской школе живописи и скульптуры.
31
Лившиц Б.К. Полутораглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания. Л.: Сов. писатель, 1989. С. 478.
Идея объявления нового направления – всёчества – возникает сразу же после диспута «Мишени», той же весной 1913 г., когда Зданевич, незадолго до своего доклада о футуризме, прочитанного 7(20) апреля в Петербурге, в Тенишевском зале, написал следующие слова: «Между прочим я заявлю: нынешний вечер будучи для вас первым вечером футуризма для нас последний, ибо футуризм нам был нужен лишь для преодоления авторитетов и для возврата к востоку. Мы основываем новое направление – ВСЕЧЕСТВО, имя, которое вскоре станет знаменитым и славным. Всёчество – наше национальное течение, и мы сумеем поднять наше искусство на великую высоту. О всёчестве и всёках сообщу в следующем письме» [32] .
32
ОР ГРМ. Ф. 177. Д. 50. Л. 26об. – 27. Приведённый текст Зданевич сначала хотел включить в письмо, адресованное М.Ф. Ларионову, но затем, видимо, решил раньше времени не предавать огласке идею всёчества и вычеркнул его. В вычеркнутом виде этот текст сохранился в черновом варианте письма.
Доклад Зданевича был выдержан полностью в духе уже апробированной в Москве футуристической проповеди и вызвал не менее яростную реакцию в прессе:
«Футуристы продолжают бесчинствовать. Вчера в зале Тенишева И.М. Зданевич делал доклад “о футуризме”.
Докладчик начал свою лекцию с вопроса о возникновении футуризма.
Дальше он говорил о футуризме в поэзии, о Маринетти и его книгах, о футуризме в живописи, об отношении к импрессионизму и кубизму, о цвете и линии, о передаче движения, о посткубизме, о лучизме и т. д.
Лекция всё время прерывалась хохотом, весёлыми замечаниями публики, свистом и аплодисментами. Больше всего публика смеялась картинам Ларионова, которые демонстрировались на экране.
Одна картина, по словам докладчика, должна была изображать улицу.
Но на экране появилась такая каша, что в публике раздался хохот.
– Ну и улица!
– Похожа на Парадную! – сострил кто-то.
Г. Зданевич поспешил объяснить, что художник сделал только иллюстрацию к стихотворению: “Повернул лихач зад налево и наехал на столб”.