Г?ра
Шрифт:
— Что же вы не собираетесь ехать, ма? — обратилась она к Бародашундори.
— Ты, кажется, с ума сошла, — в недоумении сказала мать. — Нас ждут там только к девяти часам вечера.
— Я говорю об отъезде в Калькутту.
— Нет, вы только послушайте эту девчонку! — воскликнула Бародашундори.
Тогда Лолита обернулась к Шудхиру:
— А ты как — тоже остаешься?
Шудхир был очень расстроен тем, что произошло с Горой, но у него не хватало мужества отказаться от соблазна блеснуть своими талантами перед изысканным английским обществом. Из его невнятного бормотания можно было понять, что он весьма сожалеет, но все-таки вынужден остаться.
— Ах, сколько
С этими словами она выпроводила дочерей из гостиной. Скоро в доме воцарилась тишина. Спали все, кроме Шучориты и Лолиты, которые так и не легли, а сидели каждая в своей комнате, уставившись в одну точку.
Пароходная сирена уже не раз гудела, призывая пассажиров подняться на борт. Матросы готовились было убрать сходни, когда Биной, стоявший на верхней палубе, увидел закутанную в покрывало женщину, спешившую к пароходу. Одеждой и походкой она напоминала Лолиту, но сначала Биной отказался поверить своим глазам. Однако, когда она подошла к пароходу, сомнения его рассеялись. В первый момент он подумал, что Лолита пришла уговаривать его вернуться, но затем вспомнил, что она тоже отказывалась идти на вечер к судье.
Едва только Лолита поднялась на борт, матросы начали убирать сходни. Встревоженный Биной поспешил ей навстречу.
— Пойдемте на верхнюю палубу, — сказала Лолита.
— Но ведь пароход сейчас отчалит, — в смятении сказал Биной.
— Я знаю, — коротко ответила девушка и, не дожидаясь Биноя, стала подыматься наверх. Пароход, непрерывно гудя, отошел от берега.
Усадив Лолиту в кресло на палубе первого класса, Биной с немым вопросом посмотрел ей в глаза.
— Я еду в Калькутту, — объявила Лолита. — Здесь оставаться я не могла.
— А как остальные отнеслись к этому?
— Пока еще никто не знает, — ответила Лолита. — Я оставила им записку.
Дерзкий поступок Лолиты ошеломил Биноя. С трудом обретя дар речи, он неуверенно начал:
— Но…
Лолита решительно прервала его:
— Какие могут быть «но» сейчас, когда пароход уже отчалил. Не понимаю почему, раз я родилась женщиной, то должна все сносить молча. У нас тоже существуют такие понятия, как справедливость и несправедливость, возможное и невозможное. Так знайте же, мне легче было бы покончить с собой, чем участвовать в сегодняшнем спектакле.
Биной понимал, что теперь уж ничего не поделаешь и что сейчас бесполезно терзать себя мыслями, хорошо она поступила или плохо.
После непродолжительного молчания Лолита заговорила снова:
— Я была очень несправедлива к вашему другу, Биной-бабу. Сама не знаю почему, но с первого раза, когда я увидела Гоурмохона-бабу и услышала его речи, я почувствовала к нему неприязнь. Меня возмущало, что он говорил так властно, а вы во всем с ним соглашались и только поддакивали. Я не терплю принуждения — ни словом, ни делом. Но теперь я вижу, что Гоурмохон-бабу умеет принуждать не только других, но и себя, а это — истинная сила воли. Таких людей мне еще не приходилось встречать…
Лолита говорила без умолку. Но к этому ее побуждало не столько раскаяние в том, что она ложно судила Гору, сколько сомнение, закравшееся ей в душу, едва она поднялась на пароход, — сомнение в том, правильно ли она поступила. До сих пор она как-то не задумывалась над тем, что путешествие на пароходе в обществе одного только Биноя не совсем удобно для девушки. Но, твердо зная, что показывать смущение нельзя ни в коем случае, а то окончательно пропадешь
Случись это в прежние дни, он был бы возмущен безрассудным поведением девушки, но сейчас осуждать ее он не мог.
К удивлению смелостью Лолиты в душе Биноя примешивалось чувство восхищения ею и тайная радость от того, что из всех только он и Лолита выразили хотя бы слабый протест против оскорбления, нанесенного Горе.
И еще он думал о том, что для него самого этот поступок не может иметь особенно неприятных последствий, но Лолите, безусловно, придется долго расплачиваться за него.
Как странно — ведь до сих пор он считал, что Лолита терпеть не может Гору! Чем больше раздумывал он над этим, тем больше восхищался ее абсолютной нетерпимостью к лжи, ее безграничной смелостью, свободной от соображений расчетливого благоразумия, и его уважение к ней все росло.
Он понимал, что Лолита была права, упрекая его в нерешительности и отсутствии собственных убеждений. Он никогда не посмел бы отбросить соображения о том, как отнесутся к его поступку близкие ему люди, и смело пойти путем, который считал правильным, — как это сделала она. Как часто поступал он вопреки своим желаниям из боязни раздражить Гору, из опасения, чтобы друг не счел его слабым, а потом обманывал свою совесть, пытаясь жалкими доводами убедить себя в том, что взгляды Горы — это и его взгляды! Он отчетливо понял, что гордая и независимая в своих суждениях Лолита стоит намного выше его в духовном отношении. Ему было стыдно вспомнить, что раньше он неверно судил о ней и нередко в душе порицал. Ему хотелось попросить у нее прощения, но он не находил слов, чтобы передать ей свои чувства. Нежное лицо Лолиты, озаренное внутренним светом, казалось Биною божественно прекрасным. Его жизнь вдруг наполнилась глубоким смыслом, он впервые понял, как величественно хороша может быть женщина. И перед лицом этой нежной силы без колебаний признал свою мелочность и ничтожность.
Глава тридцатая
В Калькутте Биной сразу же проводил Лолиту домой. До того, как они оказались вместе на пароходе, он не слишком разбирался в своих чувствах к ней. При встречах с этой своенравной девушкой он главным образом старался не допустить, чтобы споры, вспыхивавшие у них по малейшему поводу, оканчивались настоящей ссорой. Шучорита взошла на горизонте его жизни первой вечерней звездой, сияющей чистыми лучами женственности, и наполнила чудесной радостью все его существо.
Но вот рядом с ней загорелась еще одна звезда, и он даже не заметил, как случилось, что, открыв для него этот праздник света, первая звездочка мало-помалу опять скрылась за горизонтом.
С тех пор как взбунтовавшаяся Лолита появилась на пароходе, Биноя не покидала мысль, что они теперь стоят вдвоем, плечом к плечу, против всех остальных; он не мог забыть, что в трудную минуту девушка решилась покинуть близких и присоединиться к нему. Что бы ни побудило ее поступить так, было совершенно очевидно, что отныне она не сможет относиться к нему, как к одному из многих: он — и только он один — оказался рядом с ней, когда она нуждалась в поддержке. Все ее родные были далеко, лишь он был близко, и ощущение этой близости заставляло вздрагивать его сердце подобно тому, как вспыхивают трепещущие зарницы в надвигающихся грозовых тучах.