Габриель Конрой
Шрифт:
Мистер Гемлин (узнав с огромным облегчением, что власть четырех мастей распространяется на все грешное человечество). Раз уж зашла об этом речь, скажи мне, Олли, вы там (указывая в направлении оставшегося далеко позади пансиона) беседуете когда-нибудь про ангелов? Какие они, ангелы, смуглые или светлокожие?
Олли (озадаченно). На картинках?
Гемлин. Да (пытаясь оказать давление на свидетеля). Скажи: бывают они смуглые?
Олли (решительно). Нет! Всегда светлокожие!
Джек. Всегда светлокожие?
Олли.
Некоторое время оба ехали в молчании. Потом мистер Гемлин затянул песню, хорошо известную в здешних местах; Олли подхватила таким прелестным голоском и так музыкально, что мистер Гемлин немедленно предложил петь дуэтом. И так они ехали, оглашая пением бесплодные, выжженные солнцем просторы Сакраменто; порою их исполнение было на должной высоте, иной раз хромало; одно можно сказать с уверенностью: как в щебете птиц и в стихах поэтов божьей милостью, в пении их не было и следа искусственности; истомленные путники на дорогах, неотесанные пастухи, грубияны возчики внимали звукам их песен, и в душе у всех пробуждались светлые чувства, как от птичьего щебета или от стихов вышеназванных поэтов. Когда же они остановились, чтобы подкрепиться в трактире, и Джек Гемлин ярко продемонстрировал в беседе с трактирщиком свою неслыханную самоуверенность, дерзкие манеры и готовность жестоко подавить малейшее сопротивление; и когда после этого им подали ужин, о котором более учтивый путешественник не посмел бы даже помыслить, Олли решила, что такого замечательного кавалера, как этот трефовый валет, у нее еще не было за всю ее жизнь.
Когда они снова выехали в своей двуколке, Олли принялась расспрашивать о брате и о домашних; довольно скоро она выяснила, что Джек, собственно говоря, почти что не знаком с Гэбриелем.
— Значит, Жюли вы не знаете совсем? — сказала девочка.
— Жюли? — рассеянно спросил Джек. — А какая она?
— Не знаю, — нерешительно ответила Олли, — ее можно посчитать и червонной дамой и пиковой.
Джек задумался; потом, к большому удивлению Олли, принялся энергичными штрихами набрасывать портрет миссис Конрой.
— Вы же сказали, что никогда не видели ее? — вскричала девочка.
— Я и не видел, — ответил, рассмеявшись, игрок. — А ты знаешь, Олли, что такое блеф?
После коротких сумерек спустилась ночь; воздух похолодал. Недвижный силуэт далекого Берегового хребта четко выступил на пепельно-бледном закатном небе, потом пропал без следа, и на его месте загорелись звезды. Красноземная дорога, такая прямая и ровная в дневное время, потерялась в мгновенно воцарившейся тьме; исполинские стволы деревьев и прибрежные утесы то вдруг надвигались на них, преграждая путь, то вновь расступались перед уверенно правившим ездоком. Временами леденящие испарения из придорожных канав овевали Олли, словно дыхание раскрытой могилы, и она вздрагивала всем телом, хоть и была укутана в толстый дорожный плед мистера Гемлина. Джек вытащил фляжку и дал Олли отпить глоточек; девочка закашлялась; умудренная широким жизненным опытом, она безошибочно угадала вкус и запах виски. К ее удивлению, Джек тут же спрятал фляжку, даже не поднеся ее ко рту.
— Еще ребенком, Олли, — сказал весьма торжественно мистер Гемлин, — я поклялся своим престарелым родителям, что никогда не прикоснусь к виски, разве только по настоятельному предписанию врача. Вот и вожу с собой на этот случай фляжку. Пока без успеха.
Было совсем темно, и девочка не смогла уловить взгляд мистера Гемлина. Как всякая истая женщина, она больше доверяла его глазам, нежели словам, что, впрочем, не всегда спасало ее от обмана. Она не ответила ничего; замолчал и Гемлин.
Немного погодя он сказал:
— Ах, какая это девушка, Олли!
С обычной проницательностью и чуткостью Олли разом определила, что речь идет о той самой девушке, что и час назад.
— Из южного округа?
— Да, — сказал мистер Гемлин.
— Расскажите мне о ней, — попросила Олли, — расскажите все, что знаете.
— Я почти ничего не знаю, — со вздохом признался мистер Гемлин. — Ах, Олли, как она поет!
— Под аккомпанемент рояля? — чуть покровительственно спросила Олли.
— Под аккомпанемент органа, — ответил Гемлин.
Олли, у которой представление об органе было связано с гастролями бродячего шарманщика, неприметно зевнула; довольно вяло она обещала мистеру Гемлину, что когда поедет путешествовать, то непременно завернет в те места и поглядит, что можно сыграть на столь примитивном инструменте. Джек усмехнулся и погнал лошадь. Немного погодя он сделал попытку растолковать Олли, что представляет собой церковный орган.
— Было время, Олли, я сам играл в церкви. Иной раз так увлекал их игрой, что они даже молиться забывали. Давненько это было! А одну арию я особенно любил и часто играл; это ария из мессы Моцарта; ее-то она и пела, Олли; сейчас я постараюсь показать тебе, как ее надо петь.
Джек запел хвалу скорбящей деве и очень скоро, как и подобает истому энтузиасту, полностью позабыл обо всем на свете, кроме исполняемой арии. Колеса стучали, рессоры скрипели, кобыла споткнулась и пошла галопом, потом зарысила снова, утлую двуколку швыряло из стороны в сторону, шляпка Олли совсем расплюснулась о его плечо, а мистер Гемлин все пел. Когда он кончил петь, то вспомнил о девочке. Она спала!
Джек был истый артист, влюбленный в свое искусство, но это не мешало ему оставаться здравомыслящим человеком.
— Я же сам напоил ее виски! — пробормотал он, как бы принося свои извинения Моцарту.
С величайшей осторожностью он перехватил вожжи левой рукой, а правой обнял и тихо притянул к себе маленькую закутанную фигурку так, чтобы соломенная шляпка и золотистые локоны надежно легли к нему на грудь. Застыв в этой позе, не шевеля ни единым мускулом, чтобы не потревожить спящую девочку, он подкатил в самую полночь к мерцающему огнями Фиддлтауну. Здесь он сменил лошадь и, отказавшись от услуг конюха, сам запряг ее в двуколку с такой непостижимой ловкостью и быстротой, что девочка, обложенная со всех сторон подушками и одеялами, которые Джек взял взаймы у трактирщика, даже не шевельнулась во сне. Джек выехал из Фиддлтауна и начал трудный подъем к заставе на Уингдэм, а она продолжала спокойно спать.
До рассвета оставалось еще не менее часа, когда он достиг перевала; он придержал лошадь, лишь когда колеса двуколки ушли по ступицу в красноземную пыль уингдэмского тракта; предрассветная тьма казалась еще чернее от гигантских сосен, с обеих сторон обступивших опасный, прихотливо вьющийся спуск в долину. Стояла тишина. Гемлин с трудом улавливал приглушенный пылью стук копыт своей лошади; тем не менее он уже дважды натягивал поводья и чутко прислушивался к каким-то таинственным звукам. Когда он различил доносящиеся сзади голоса и позвякивание мексиканских шпор, то был не на шутку озадачен; он был уверен, что никого не обогнал по пути. Потом мистер Гемлин вспомнил, что поблизости проходит лесная дорога, прямиком на Гнилую Лощину; с полмили она идет параллельно уингдэмскому тракту и пересекает его где-то дальше. Голоса шли оттуда. Подъехав к перекрестку, мистер Гемлин натянул поводья и, скрытый тьмой и гигантскими стволами деревьев, стал пережидать неизвестных. Через несколько минут они проскакали мимо; но потом голоса послышались снова; как видно, всадники стали.