Гадюка
Шрифт:
– Ну гляди, навалили, дьяволы, прямо на паркет, в виде протеста...
В парадном зале он разломал дубовый орган - во всю стену - и дерево снес в угловую комнату с диванами, где жарко натопил камин.
– Здесь и чайничек можете вскипятить, и тепло и светло, - умели жить буржуи...
Он доставил ей жестяной чайник, сушеной моркови - заваривать, крупы, сала, картошки - все довольствие недели на две, и Ольга Вячеславовна осталась одна в темном и пустом доме, где страшно выли печные трубы, будто призраки купцов Старобогатовых надрывались от тоски, сидя на крыше под осенним дождем...
У Ольги Вячеславовны было сколько угодно времени Для размышлений. Садилась на стульчик, глядела
– Главное, чтобы грудной кашель прошел и в мокроте крови не было... К Новому году вполне будете в порядке.
Напившись чаю, свернув махорочку, он рассказывал о военных делах, картинно описывал кавалерийские сражения, иногда до того разгорячался, что жутко было глядеть в его ястребиные глаза.
– Империалистическая война - позиционная, окопная, потому что в ней порыва не было, умирали с тоской, - рассказывал он, расставив ноги посреди комнаты и вынув из ножен лезвие шашки.
– Революция создала конную армию... Понятно вам? Конь - это стихия... Конный бой - революционный порыв... Вот у меня - одна шашка в руке, и я врубаюсь в пехотный строй, я лечу на пулеметное гнездо... Можно врагу вытерпеть этот мой вид? Нельзя... И он в панике бежит, я его рублю, - у меня за плечами крылья... Знаете, что такое кавалерийский бой? Несется лава на лаву без выстрела... Гул... И ты - как пьяный... Сшиблись... Пошла работа... Минута, ну - две минуты самое большее... Сердце не выдерживает этого ужаса... У врага волосы дыбом... И враг повертывает коней... Тут уж - руби, гони... Пленных нет...
Глаза его блистали, как сталь, стальная шашка свистела по воздуху... Ольга Вячеславовна с похолодевшей от волнения спиной глядела на него, упираясь острыми локтями в колени, прижав подбородок к стиснутым кулачкам... Казалось: рассеки свистящий клинок ее сердце - закричала бы от радости: так любила она этого человека...
Зачем же он щадил ее? Неужели в нем была одна только жалость к ней? Жалел сироту, как подобранную на улице собачонку? Иногда, казалось, она ловила его взгляд искоса - быстрый, затуманенный не братским чувством... Жар кидался ей в щеки, не знала, куда отвести лицо, метнувшееся сердце валилось в головокружительную пропасть... Но - нет, он вытаскивал из кармана московскую газету, садился перед огнем читать вслух фельетон нижний подвал, где "гвоздили" из души в душу последними словами мировую буржуазию... "Не пулей - куриным словом доедем... Ай, пишут как, ай, черти!" - кричал он, топая ногами от удовольствия...
Наступила зима. Здоровье Ольги Вячеславовны поправлялось. Однажды Емельянов пришел к ней рано, до света, велел одеться и повел ее на плац, где преподал первые законы кавалерийской посадки и обращения с конем. На рассвете падал мягкий снежок, Ольга Вячеславовна скакала по белому плацу, оставляя песчаные следы от копыт. Емельянов кричал: "Сидишь, мать твою так, как собака на заборе! Подбери носки, не заваливайся!" Ей было смешно, - и радостью свистел ветер в ушах, пьянил грудь, на ресницах таяли снежинки.
3
В слабой девочке таились железные силы: непонятно, откуда что бралось. За месяц обучения на плацу в конном и пешем строю она вытянулась, как струна, морозный ветер зарумянил лицо. "Поглядеть со стороны, говорил Емельянов, - соплей ее перешибешь, а ведь - чертенок..." И как черт она была красива: молодые кавалеристы крутили носами, задумывались матерые, когда Зотова, тонкая и высокая, с темной ладной шапочкой волос, в полушубке, натуго перехваченном ремнем, позванивая шпорами, проходила в махорочном дыму казармы.
Худые руки ее научились ловко и чутко управлять конем. Ноги, казалось пригодные только к буржуазным танцам да к шелковым юбкам, развились и окрепли, и в особенности дивился Емельянов ее шенкелям: сталь, чуткость, как клещ сидела в седле, как овечка ходил под ней конь. Обучилась владеть и клинком - лихо рубила пирамидку и лозу, но, конечно, настоящего удара у нее не было: в ударе вся сила в плече, а плечики у нее были девичьи.
Не глупа была и по части политграмоты. Емельянов боялся за "буржуазную отрыжку", - время было тогда суровое. "Товарищ Зотова, какую цель преследует рабоче-крестьянская Красная Армия?.." Ольга Вячеславовна выскакивала и - без запинки: "Борьбу с кровавым капитализмом, помещиками, попами и интервентами за счастье всех трудящихся на земле..." Зотова была зачислена бойцом в эскадрон, которым командовал Емельянов. В феврале полк погрузился в теплушки и был брошен на деникинский фронт.
Когда Ольга Вячеславовна, стоя с конем в поводу на грязно-навозном снегу станции, где выгрузились эшелоны, глядела на мрачное, в ветреных тучах, угольно-красное и синее зарево весеннего заката и слушала отдаленные раскаты пушек - все недавнее прошлое незабываемой обидой, мстительной ненавистью поднялось в ней. "Бро-о-сай курить!.. На коней!.." - раздался голос Емельянова. Легким движением она села в седло, шашка ударила ее по бедру... Теперь не попробуешь рвать рубашку, грозить пятифунтовой гирей, не потащишь под локти в подвал! "Ры-ысью марш!.." Заскрипело седло, засвистал сырой ветер, глаза глядели на багровый мрак заката. "Кони сорвались с цепей, разве только у океана остановимся", упоительной песней припомнились ей слова любимого друга... Так началась ее боевая жизнь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В эскадроне все называли Ольгу Вячеславовну женой Емельянова. Но она не была ему женой. Никто бы не поверил, обезживотили бы со смеху, узнай, что Зотова - девица. Но это скрывали и она и Емельянов. Считаться женой было понятнее и проще: никто ее не лапал - все знали, что кулак у Емельянова тяжелый, несколько раз ему пришлось это доказать, и Зотова была для всех только братишкой.
По обязанности вестового Зотова постоянно находилась при командире эскадрона. В походе ночевала с ним в одной избе и часто - на одной кровати: он - головой в одну сторону, она - в другую, прикрывшись каждый своим полушубком. После утомительных, по полсотне верст, дневных переходов, убрав коня, наскоро похлебав из котла, Ольга Вячеславовна стягивала сапоги, расстегивала ворот суконной рубашки и засыпала, едва успев прилечь на лавке, на печи, с краю кровати... Она не слыхала, когда ложился Емельянов, когда он вставал. Он спал, как зверь, - мало, будто одним ухом прислушиваясь к ночным шорохам.
Емельянов обращался с ней сурово, ничем не выделял среди бойцов, цепляясь к ней, пожалуй, чаще, чем к другим. Она только теперь поняла силу его ястребиных глаз: это был взор борьбы. Добродушие, зубоскальство сошли с него в походе вместе с лишним жиром. После ночного обхода, найдя коней в порядке, бойцов спящими, заставы и часовых - на местах, Емельянов входил в избу усталый, крепко пахнущий потом, садился на лавку, чтобы последним усилием стащить набухшие сапоги, и часто так сидел в изнеможении с полустянутым голенищем на одной ноге. Подходил к кровати и на минуту засматривался в пылающее во сне, обветренное, и женское и детское лицо Ольги Вячеславовны. Глаза его затуманивались, нежная улыбка ложилась на губы. Но за провинность он бы не пощадил.