Галактика Алфавит - дом лысых обезьян
Шрифт:
Двери бывают высокие и низкие, узкие и широкие, деревянные и металлические, прозрачные и состоящие из воздуха. Бывает что дверь не влазит в проём, и бывает что дверь больше и мощнее самой стены.
За дверями часто попадаются комнаты. И комнаты тоже бывают разные. За дверью может оказаться гигантский, зеркальный зал или маленькая клетушка для игрушек. В комнатах могут быть окна, а может быть и так, что окон нет, но зато есть несколько разных дверей. Комнаты могут быть до потолка завалены старинным барахлом. В комнате может парить лишь одинокое ложе и дюжина свечей. В комнате
В галактике Алфавит, есть двери, которые, к сожалению, не стоит открывать, и есть комнаты в которые лучше не заходить, и в которые по доброй воле никто не заходит. Такие комнаты могут находиться в отдельных коттеджах или на ярусах агроэдемов. Если в такой комнате воздух пропитан человеческими страстями, то лучше хозяина этой комнаты оставить в одиночестве. Так будет лучше для всех.
Именно в такую комнату стремительно вошла одетая в серебряную тунику, золотоволосая целеустремлённая женщина.
— Я мамочка! Милая, долгожданная мамочка! — сказала она в дверях — Ренессанс мой нежный мальчик, встречай меня! Я утешу тебя: подую на твои ранки, помну скованную спазмом шею, дам отдохновение и спасительную безучастность.
Голос женщины журчал словно весенний ручеёк среди разрушенных временем скал.
Рене, хозяин комнаты, не обратил внимания на гостью. После исчезновения ноль-существа по имени Грег, Рен мало на что обращал внимания. Он тосковал и мечтал вернуть те времена, когда главной целью его жизни было общение со страусами. Взглянув мельком на мамочку Рене, поначалу, даже показалось что перед ним стоит не живой человек, а дроид.
— Ты столько пережил, милый мотылёк, нежный котёнок, я пришла приголубить тебя и открыть дверь в, полный чудес, мир! — продолжала гостья — В мир взрослых людей!
"Милый мотылёк" лежал на полу. Пол был грязным и липким. Остатки питья и еды, обломки стульев, расколотые дудочки, разбитый хозяйственный модуль, разорванный в клочья холст, кляксы от красок, глины, газонной земли, камни, стёкла следы ударов на стенах и потолке всё это украшало личные покои юноши.
Гууз ходил на службу, он работал за двоих. Рене не знал свою должность, знал только то, что его ввели в высшее круги ставки, верховного аркана беты-Ко.
Но даже когда Гууз оставался дома, аркан не рисковал просьбой, разрешить провести в комнате уборку.
Ренессанс своим молчанием, своим самоистязанием, своими слезами запретил что-либо менять в своём убежище.
Голос гостьи продолжал журчать: Ты милый, стройный гладиолус среди ромашек, ты нежный голос соловья, среди пициканья синиц, твой стан такой мощный и милый ждёт нежных поцелуев!
Мамочка так часто и слащаво повторяла слова "милый" и "нежный" что вызвала у Рене ярость и он решил прервать это паскудство. Рене решительно поднял голову, чтобы грубо обозвать посетительницу, и наконец-то смог её разглядеть:
Облик женщины, черты её лица, пропорции тела, голос, манеры движений и интонаций, всё было
Рене с первого внимательного взгляда принял гостью в своём сердце как принимают ангела.
— Я помогу тебе подняться — сказала женщина — Пойдём мой милый, мой хороший мальчик, пойдём сначала помоемся, успокоимся, потом ляжем в кроватку, покушаем, отдохнём и займёмся делами.
Она сбросила с себя, видимо чтобы не испачкалась, тунику и подошла к раздавленному тоской человеку. Рене принял её помощь, и безропотно увлекаем её руками направился в душ.
Тело женщины, было крупных форм, но не пышным, а крепко сбитым, упругим, пахучем.
Гостья не стала покрывать тело Рене мыльной пеной. Лишь смыла с его груди остатки томатного соуса, промыла все нежные складки кожи, и состригла чёрные от почвы заусенцы.
— Только не царапайся и не кусайся — говорила она — Всё остальное я приемлю.
Тело женщины было загорелом, но груди были белоснежными, мраморными, полными молока. Она положила Рене на кровать, сама присела рядом, и приготовила правую грудь:
— Кушай малыш, кушай — говорила она — Не спеши, молочка хватит. А когда покушаешь, то перестанешь плакать и уснёшь.
Рене подчинился. Он работал только губами и языком, стараясь ни пролить ни капли столь драгоценной, густой, сладкой влаги, и не повредить зубами сосок.
И пока его подбадривали, и он опустошал большую тёплую грудь, или как говорят младенцы — сисю, в его душе возникало принятия взрослой жизни, всех её радостей и невзгод.
— Пятьдесят лет кормлю детишек — говорила гостья — я была разной мамочкой, и спокойной как ледяные озёра, и горячей как пустынный ветер, и тихой как звезда, и громкой как дракон, но с таким замечательным мальчиком, которым являешься ты Ренессанс, я буду другой, я буду лучшей мамочкой в ноосфере…
Рене припал к большой, упругой молочной железе как припадают все детёныши млекопитающих к единственному источнику жизни. Рене, чтобы кормление было более сладким, обнял женщину, ласкал её, инстинктивно понимая, что чем больше он даст ласки мамочке, тем больше она даст ему молочка.
Женщина легко поддавалась на магию прикосновения пальчиков, Рене слышал как всё чаще и сильнее бьётся её сердце, и как с каждым нежным движением, нарастет напор молока, и вязкие струи обволакивают язык и наполняют носоглотку. И с каждым глотком белого, сладкого фильтрата крови, а молоко производится в груди из крови, мысли Ренессанса меняли своё направление, в них появилась простота и прямолинейное, поступательное движение.
Рене понял что боль, уходит не путём саморазрушения, и не путём разрушения чужих жизней. Он поверил в то, что только женщина, полная женщина с крупными формами, со звонким голоском и кукольным искусственным лицом своим опытом, своим молоком может излечить любого мужчину. Вернее нет, не излечить, а создать нового мужчину.