Галантные дамы

де Брантом Пьер де Бурдей

Вот поистине достойное восхищения милосердие! Читая сию историю, мы все трое — один любезный кавалер, одна досточтимая дама и я сам — сошлись на том, что обеим женщинам вовсе не трудно было расточать нуждающимся подобные или еще более интимные милости, — ведь они и ранее одаряли ими великое множество страждущих, будучи продажными, а возможно, и оставшись таковыми; впрочем, об этом автор умалчивает, оставляя читателя в сомнении и позволяя ему самому решать сию загадку. Но даже если женщины и бросили на какое-то время свое ремесло, то вполне могли тряхнуть стариной (я думаю, нет ничего легче) и вновь осчастливить бывших своих любовников, с коими некогда спознавались, а теперь решили возобновить былое знакомство; либо же, напротив, они увидели среди пленников еще незнакомых им мужчин и, сочтя их бравыми красавцами, посчитали достойными самого щедрого милосердия — иными словами, наслаждения их телом, — можно ли было поскупиться в столь благочестивом

деле?! Итак, благородные эти дамы вполне заслужили расположение и признательность Римской республики, которая и возместила им понесенный ущерб, вернув все добро и позволив жить в еще большем достатке, чем прежде. Кроме того, им было объявлено, что власти исполнят любую их просьбу. Говоря откровенно, Титу Ливию не следовало излагать историю сию в столь целомудренных выражениях, но, поборов стыдливость, прямо написать, что дамы не отказали пленным в прекрасных своих телах; тогда сей исторический анекдот был бы куда занимательнее, а не дразнил бы своею недосказанностью, умалчивая о самом пикантном. Вот об этом-то мы и спорили за чтением сей книги.

Король Иоанн, находясь в английском плену, пользовался таковыми же милостями у графини Солсбери; видно, они оказались столь щедрыми, что он не смог забыть их и впоследствии вернулся в Англию, дабы вновь увидеться с графинею, выполняя данную ей клятву.

Да и другие дамы проявляют доброту к мужчинам единственно из христианского милосердия; так, одна из них, лежа с любовником в постели, ни за что не позволяла ему целовать себя в губы, оправдываясь тем, что уста ее служат для молитв и клятвы супружеской верности, почему и неподобно осквернять их нечестивыми лобзаниями других мужчин, тогда как чрево, немотствующее и никакого зарока не дававшее, имеет право на услады: мол, рот — это одно, а чрево — совсем другое, и тот, что наверху, не имеет никакой власти над тем, что внизу, равно как и наоборот; недаром же, согласно гражданскому праву, одна сторона не может повелевать другою без ее добровольного на то согласия; вот так же и в любовном деле ни один орган не должен брать верх над всем телом — каждый за себя.

Другая столь же щепетильная и совестливая особа, услаждая себя с милым другом своим, всегда водружалась сверху, главенствуя над ним, и ни разу ни на йоту не отступила от этого правила, объясняя сию твердость следующим образом: ежели муж либо кто другой спросит, не взбирался ли на нее такой-то, она смело сможет отрицать это и отвечать, что никогда не взбирался, не рискуя притом оскорбить Господа ложною клятвой. Так она и делала, успокаивая мужа и прочих любопытных и искренне клянясь в невиновности своей всякий раз, как подступались к ней с расспросами; хорошо еще, говорила дама, что никому из них не пришло в голову осведомиться, а не взбиралась ли она сама на мужчин, каковой вопрос поверг бы ее в замешательство и растерянность.

Мне кажется, будто выше я уже писал об этом; впрочем, всего упомнить нельзя, но в данном рассуждении много больше примеров на сей предмет, нежели в других.

Обычно дамы, занимающиеся сладким любовным ремеслом, бывают отъявленными лгуньями, и слова правды от них не услышишь, ибо привычка постоянно врать (а попробуй не соври, сама же в дурах и останешься, того и жди беды!) мужьям и любовникам по всякому поводу в любви и ее превратностях, а также привычка клясться, что «я, мол, принадлежу одному тебе, и никому другому», заставляет наших прелестниц лукавить и кривить душою на каждом шагу, о чем бы ни шла речь — о делах ли, о прочем; таким женщинам веры ни в чем нет.

Знавал я и таких дам, которые отдавались любовникам своим, только будучи беременными, дабы избежать опасности понести от их семени; они не хотели дать мужу повод думать, будто бы ребенок от другого, а он должен кормить, поить и растить его как своего собственного. Тогда как, забрюхатев от супруга, уж более не боялись оскорбить его изменою и украсить рогами.

Вполне вероятно, что они руководствовались теми же причинами, что и Юлия, дочь Августа и супруга Агриппы, прославившаяся в свое время необузданным распутством, каковое повергало в ярость ее отца еще более, чем мужа. Однажды отец спросил ее, не боится ли она забеременеть от кого-либо из своих многочисленных дружков, на что Юлия отвечала: «Я соблюдаю порядок и допускаю пассажиров на мой корабль лишь тогда, когда он уже загружен и трюм его полон».

А вот и еще один сорт рогоносцев: эти поистине великие мученики имеют жен безобразных как смертный грех, которые, однако, рвутся к сладким любовным утехам столь же неистово, как и красавицы: и хотя, кажется, привилегия сия уготована лишь последним, согласно поговорке «Красавцев ждет петля, красавиц же — бордель», уродины сгорают от вожделения точно так же, и надобно их извинить за сию пылкость, ибо и они — женщины и женским началом не обделены, разве только красотою природа их не наградила. Однако же мне приходилось видеть таких уродин, кои успехом у мужчин могли

помериться с первейшими красавицами, особливо в молодости; общеизвестно, что всякая женщина стоит ровно столько, во сколько сама себя оценивает и продает; точно так же на рынке все съестные припасы имеют каждый свою цену: один товар обходится дороже, другой дешевле, смотря по тому, очень ли он нужен хозяйке, рано или поздно пришла она за ним, сумела ли сторговаться с продавцом; недаром же говорится: «Товар гнил да дешев, налетай, покупай, нас потом вспоминай!»

Так же поступают и некрасивые женщины, коих немало повидал я на своем веку, и, ей-богу, встречались среди них такие сластолюбивые и горячие, что куда там иным красавицам! Они, словно торговки на рынке, выставляли напоказ свой товар и бесстыдно нахваливали его во все горло, стремясь запродать себя подороже.

Но самое прискорбное различие состоит в том, что на рынке торговцы зазывают красавиц купить их товар, здесь же уродины зазывают торговцев приобрести себя самих, да еще за бесценок. И более того, часто такие женщины сами приплачивают покупателю, лишь бы вовлечь его в сей род торговли; вот где приходится им раскошеливаться — прямо беда: ведь тут малыми деньгами не обойдешься, ибо уродин за гроши не всякий и возьмет, как они ни прихорашивайся; и, однако, мужья таких страшилищ тоже не расстаются с рогами, хотя эдакий кус любому поперек горла встанет: судите сами, приятно ли видеть рядом с собою в постели вместо ангельского лика дьявольскую образину?!

Вот почему, слышал я, многие желают порядочным мужьям красивых, хотя и несколько блудливых жен вместо уродин, пусть и целомудренных, ибо в безобразии коренятся великие несчастья и неудовольствия и нет никакой благости; красоту же, как полагают, отличают счастье и радость. Отношусь с сим суждением к тем, кто ходил по этой дорожке и знает толк в делах такого рода.

Слышал я, что некоторым мужьям не так уж и нужно Целомудрие жен их, ибо женщины, обладающие сим весьма редким достоинством, столь гордятся им, что, кажется, готовы властвовать и над супругами своими, и над небесами и светилами: они полагают, что за их несравненную чистоту Господь обязан наградить их сторицею. И однако, сильно ошибаются: я сам знаю от некоторых видных богословов, что Бог куда горячее любит несчастных раскаявшихся грешниц (вспомните хотя бы о Магдалине!), нежели надменных недотрог, кичащихся своею непорочностью, в надежде с ее помощью завоевать царствие небесное, презрев милосердие Господне.

Знавал я одну даму, которая столь чванилась своим целомудрием и столь презирала своего мужа, что на вопрос, спит ли она с ним, отвечала: «Нет, это он спит со мною». Вот спеси-то! Сами представьте, как эдакие заносчивые безгрешные дуры третируют мужей своих, коим — что правда, то правда! — не в чем их упрекнуть; ну а ежели такая баба и целомудренна, и притом богата, тут хоть святых вон выноси: уж она пойдет козырять своими добродетелями, гордиться и щеголять своей чистотой, заноситься и корить свысока бедного супруга, без удержу восхваляя собственную неприступность и крепко запертый передок; уж она-то возьмет мужа под каблук и станет тиранить его день и ночь в свое удовольствие; многонько повидал я эдаких гордячек, особливо в неудачных браках. Ежели муж не спорит с нею, а уступает или сводит дело к шутке, она бушует и беснуется еще пуще, превращая благопристойный свой дом в ад кромешный; ежели приходится продать часть ее добра для путешествия с королевским двором или для ведения войны, тяжбы или других надобностей, либо ей же на булавки и развлечения, то об этом и заикнуться не смей без ее согласия, ибо дама наша, вооружась безгрешностью своею, такую власть взяла над супругом, что единолично верховодит в доме, согласно удачному выражению Ювенала в одной из сатир:

…Animus uxoris si deditus uni. Nil unquam invita donabis conjuqe: vendes. Has obstante, nihil; nil boec, si nolit, emetur [27] .

Сей стих Ювенала, зло высмеивающий сварливых, но целомудренных древних римлянок, вполне приложим и к нашему времени; но коли женщина хоть чуточку распутна, она становится куда приятнее, покорнее, сговорчивее и боязливее, и нрав у ней легче и веселее, и мужу она послушна во всем; я повидал множество таких, что не осмеливались ни перечить, ни браниться из страха, как бы муж в ответ не упрекнул их в измене и не пригрозил тяжкой карою; а вздумай он сам распорядиться продажею жениного добра, она и пикнуть не посмеет, но на все заранее согласна. Таких дам сколько угодно, и они из мужниной воли не выходят.

27

Ежели всею душой вы привязались к супруге, То без согласья ее не отдадите и нитки, И ни купить, ни продать вам против воли ее (лат.).