"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради
Шрифт:
– И в чем состоит состав теории? В чем ее удивительная теоретическая составляющая?
– А вот в чем. Но прежде хочу сказать, что у теоретиков, как знаем, есть всегда и обязательно и безусловно для каждой теории практическая целеустремленность – вялая ли она или резвая, лживая или истинная – не в этом дело. Например, существует такое предположение или «гипотеза», что меда нет потому, что пчелы виноваты. Каким образом сделать так, чтобы данная гипотеза возымела место и стала жизнеустойчивой? Сделать ее актуальной. То есть, предпринять для начала некое действие, чтобы мед не откуда было собирать – выкосить поле. Вот и все. Отсюда – выкосив одно «поле», появится другое «поле» для рассуждений, гипотез и теории, якобы способствующих (и опять – теоретически) нормализации ситуации.
– И после чего совершенно спокойно ничего не получается.
– И не может получиться. Или еще пример. Для того, чтобы из того самого «пришельца» сделать «Роту», надо разучить всякого благоразумия всякого благоразумного. То есть, разучить ворон летать. Тогда каждая «летающая» ворона, станет «белой». Долгим ли будет процесс «разучения» или коротким – по обстоятельствам. Зато результат будет впечатляющим. (С нашей же откровенной стороны, чтобы все было понятно «без пришельцев», надо для начала сделать хотя бы так, чтобы верблюда некуда было привязывать – снять с забора ворота; верблюд пойдет по пустыне манну искать, придется пришельцу искать самого верблюда, и потому быстро не смоется; затем подробней расспросить его для чего он по воде ходил – досконально этот эпизод выяснить; затем, если ответ будет подробным, попросить объяснить покороче – а то больно запутано; и уже только затем предлагать чаи распивать).
– Ну и что такое на самом деле представляет из себя новая теория Пепитрика-летописца? .
– Берется, к примеру, некое видимое и рассматриваемое на виду положение или явление, но заранее не говорится о том, что положение это или явление имеет микроскопический, в сущности, вид ввиду его истинного природного существа, ввиду его природной составляющей. И вот этот микроскопический вариант берут за основу и дают ему имя – допустим «кизим».
– Но ведь у Пипитрика-летописца нет никакого кизима – я точно знаю.
– Дело не в этом. Я говорю – предположим.
– А...
– Так вот. Берет он, значит, этот микроскопический кизим и самым беспардонным образом начинает всовывать его в такие, надо сказать, удивительные места, что после, когда начинают его вытаскивать обратно, с ним чего-то такое там случается, что получается не кизим вовсе, а какой-нибудь самый невозможный, искусственно выращенный репей. И для того, чтобы не выносить сор из помещения, чтобы не уличили его в подлоге истинных не приблизительных данных относительно действительной сущности разбираемого предмета, он поначалу к репейнику прибавляет имя «кизим», получается у него «репейник-кизим». А уже после, в процессе теоретических выкладок и когда уже из печати выходят не какие-нибудь брошюры, а целые энциклопедические тома, потихоньку сначала перестанавливает местами слова, то есть «кизим-репейник», а в дальнейшем и вовсе от формулировки «репейник» позабывает. И получается у него так, что то место, куда он кизим засовывал, оказывается безопасным. Или проще говоря, мы помещаем, к примеру, некий атом в коробку из -под того же торшера и утверждаем, что он будет вести себя точно так же, если мы поместим его, скажем, в карман. Потому, как само место стало принципиально не важно. А между тем сам атом, посмотрев куда его поместили, в какое место, иногда начинает такие неподражаемые па выдавать, что Машмотита со своими вальсами совершенно не составит конкуренции.
– Понятно. Можете не продолжать. А скажите, зачем нам нужон стал чужой календарь? У нас ведь все прекрасно со своим обходились. После пятницы – понедельник; после мая – снегопад. Все понятно.
– Не правильный, в принципе, вопрос. Не «зачем», а «кому»? Пепитрику-летописцу.
– Скажите, почему у валенок теперь подошва резиновая?
– Опять – не «почему», а «для чего»? Для того, чтобы когда идете по 2-ой Фарватерной, она вас не слышала. То есть, у нее, у улице, к примеру, в этот момент времени, могут быть свои проблемы, например, с кротами, а тут вы идете. Представляете «куда», если вас не слышит дорога, можно прямолинейно придти? Потом – энергии там всяческие пропадают по чем зря, и не только до головы не доходят, но и до пяток. На Фарватерной есть такой камень в мостовой (75 от пересечения с Обхоженной), на который, если наступить босой ногой, напряжение получается такое, что голова в ведре начинает конвульсивным образом вибрировать – ток высокой частоты; сначала звучание одиночное – бум, бум, а после, если долго стоять, иногда даже мелодия великолепная выходит. Но вот если одеть резину (а где резина, там, следовательно, и пот), то тогда никакого звучания не будет слышно.
– Скажите, а у самолетов есть рельсы?
– Не сложный вопрос. Рейсы, я слыхал, – есть. Ну, а если есть рейсы, тогда и рельсы со шпалами из прочной древесины, видать, безусловно, тоже есть.
– Скажите, если критически задумать заранее пробежать ночью по центральной улице и никому не сказать предварительно о своем намерении, можно ли будет встретить кого-нибудь?
– Глупый вопрос. Ночью все спят. Потому, если никому не сказать предварительно – никого не встретите.
– Скажите, а сколько нужно набрать вольторамных присутствий в общую смесь интеллектуальной значимости в Кульпийско-Гогомайской отрешенности от личной неприязни к Кузгороду Амитеевичу, когда тот из дома не выходит, вплоть до истинного значения «мус»?
– Не знаю.
– Скажите, а какова значимость фактического дуновения ветра по отношению к цветным стеклышкам?
– Это, надо сказать, не менее актуальный вопрос, чем вопрос о параллелях. Здесь необходимо-нужно много говорить и рассказывать с самых что ни на есть начал округления движущейся стороны общих преобразований взгляда помноженного на суть высматривания и пористого левостороннего движения в связи с правосторонним сносом гармоничного отождествления с правосторонним движением на углу Сервяжной. Но при желании и в этих не сложных вопросах разобраться можно, можно сказать, досконально.
– Скажите, а если наступить на 76 камень улицы Обхоженной, будет ли чувствоваться тогда чудодейственная и великолепная вибрация?
– Чувствоваться может и будет, и не сказать, чтобы мало, но только не каждой наступившей на 76 камень подошве возможно будет ощутить данные перемены во впечатлениях.
– Скажите, а Машмотита вышла замуж за кого-нибудь или опять, собака, не вышла?
– Вышла.
– За кого?
– Когда из своего дома выходила – безусловно за Монторана Тырдычного (он как раз в этот момент времени у пруда гулял). А когда выходила однажды из дома самого Лифопа Камушкина и даже не думала никого встретить, тогда ей навстречу повстречался – я уж не знаю кто. Но кто-нибудь, наверное, обязательно, можно сказать, повстречался.
– Скажите, а для того, чтобы перпендикулярно знать какие можно штиблеты одевать и носить в плохую и не достаточно дождливую иже сухую погоду, а какие нельзя одевать иже носить, «что» в принципе, «какие» непосредственно и предварительно действия следует обязательно и безусловно практически предпринять? И если не предпринять никаких действий, то какими могут быть непредвиденные последствия, и чем, в конце концов, могут они закончится в законченном варианте Балбуды, и прямыми ли останутся швы?
– У вас сейчас было целых четыре вопроса. А троичность вопросов и плюс один, как знаете, всегда рассматриваются исключительно прямолинейным способом. А прямолинейность способов, как знаете, такова, что способности ярким образом и без пояснительных иллюстраций резко отличаются от возможностей вывести их на другой, более-менее иной черно-белый или фиолетово-зеленый спектр линейности. Следовательно, перпендикулярно здесь ничего не удастся выявить прямым выключением тумблера, и никаких явных преимуществ из ответов на эти вопросы не получится никогда преумножить. Но вы нисколько при этом не беспокойтесь до посинения – швы останутся, как были в мае, абсолютно ровными.