Галилей
Шрифт:
Разговор стал приобретать неприятный оборот. Кастелли пояснил: Галилей не утверждает этого в виде истины, а лишь показывает, что, если движение Земли действительно имело бы место, то необходимо следовал бы прилив и отлив.
Вначале, на людях, кардинал высказался резко отрицательно о подобной идее, но потом, когда они остались вдвоем с Кастелли, заговорил более рассудительно. Он не скрыл главной причины своего несогласия. Ведь если придать движение Земле, тогда необходимо признать ее планетой. А это совершенно расходится с богословской истиной!
Кастелли поспешил успокоить кардинала — Галилей-де никогда не противоречит истинам теологии. Кардинал
Чамполи тоже надеялся, что книгу Галилея удастся напечатать. Приехав в Рим с готовой рукописью, Галилей преодолеет все затруднения. Это не составит ему большого труда — при его-то умении обходиться с людьми, убеждать и доказывать. Пусть едет с легкой душой! Чамполи считал, что обстановка складывается благоприятно, и обещал всяческую помощь. Если надо, он поговорит и с папой!
Мнение Чамполи имело большой вес: он, доверенный секретарь, был в милости у Урбана и встречался с ним два-три раза в день.
Со своей стороны, Кампанелла, выпущенный папой на свободу, тоже не упускал случая воздействовать на Урбана. Тот носился с грандиозными планами обращения еретиков-протестантов в католичество. Кампанелла умел играть на нужных струнках. Он рассказал папе, что ему удалось было убедить нескольких немецких дворян вернуться к истинной вере. Но они, узнав, что церковь запретила учение Коперника, возмутились, не хотели больше ничего и слышать. Немцы категорически отказались перейти в католичество. Кампанелла попал в точку. Урбан сказал раздраженно: «Запрещать Коперника никогда не было нашим желанием, и если бы это касалось вас, то декрет не был бы издан!»
Знаменательные слова! Бенедетто, сообщивший Галилею об этой беседе, настойчиво советовал: завершайте переписку рукописи и, не теряя времени, приезжайте теперь, пока не началась жара!
Долгие годы жил он под знаком того принуждения к притворству, которым церковь ответила на его слишком страстную защиту Коперника. Но ныне, когда в руках у него готовая книга, долженствующая переубедить и упрямцев, облеченных властью, ему очень не хотелось присочинять какое-нибудь предисловие, чтобы скрыть истинные свои намерения. Казалось бы, что проще, вернуться к начальным страницам «Послания к Инголи», написанным после памятных бесед с Урбаном, снова встать в позицию человека, оправдывающего ненавистный декрет…
В диалогах Галилей неоднократно подчеркивал, что не выносит решения в пользу одной из двух систем мира, а полагается на постановление церкви. Но речь об этом постановлении шла так, словно еще предстояло его принять?
Собираясь в Рим, Галилей так и не написал вступления к своей книге. Где-то в глубине души теплилась надежда, что, быть может, Урбан и впрямь несколько переменился.
Чамполи предлагал ему остановиться у него в доме. Но Галилей, умудренный опытом, предпочел иное: для дела полезней, если он будет жить в римском дворце Медичи. Ведь он хочет явиться не как частное лицо, а как придворный математик государя Тосканы! Он убедил Фердинандо в важности этой поездки и получил согласие.
Подлинную цель путешествия Чамполи советовал не разглашать. Лучше говорить, что он хочет повидаться с друзьями. Вняв совету, Галилей действовал с такой осторожностью, что даже приближенные Фердинандо не знали толком о его намерениях.
Прежде он раздумывал, ехать ли весной или отложить поездку до осени. Решиться его заставило не только собственное нетерпение и советы друзей.
Во время чумы здравый человек не строит далеких планов и если хочет что-то сделать, то делает, не откладывая на завтра.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
«БУДЬТЕ МУДРЫ, КАК ЗМИИ…»
Непосредственной угрозы Рим пока не испытывал: чума не подобралась достаточно близко. Но в городе было очень неспокойно. Невзирая на ропот народа, задавленного поборами, Урбан тратил огромные деньги на военные приготовления. Он мнил себя великим политиком и, мечтая вернуть папству былую мощь, больше полагался на силу меча, чем слова. Арсенал Ватикана считали одним из чудес света.
Большая европейская война, позже названная Тридцатилетней, то затихала, то вспыхивала с новой силой. Урбан ненавидел Габсбургов: из этой династии были ныне и император «Священной римской империи» Фердинанд II, и испанский король Филипп IV, Их притязания на гегемонию в Европе вызвали отпор со стороны соседних государств. Только ослабление Габсбургов развязало бы Урбану руки в Италии и помогло бы приумножить владения. Поэтому напрасно твердили папе, что его долг возглавить борьбу католиков с протестантами. Он отговаривался одним и тем же: это-де не религиозная война, протестанты воюют не против католичества, а против засилья австрийско-испанского дома. Урбан все больше сближался с Францией, видя в ней противовес Габсбургам, хотя Ришелье тайно и побуждал Густава-Адольфа, шведского короля, выступить против католиков.
Политика Урбана вызывала жгучую ненависть Габсбургов. «Испанская партия», и без того сильная в Риме, стала получать значительные субсидии. Всеми ее происками руководил посол Испании при святом престоле кардинал Борджа. Им, как уверяли, был инспирирован и «заговор астрологов». Урбан испытывал суеверный страх перед всякого рода чернокнижниками, боялся зловещих предсказаний, дурного глаза, колдовских заклинаний. И вот Рим наводнили листовки: знаменитые астрологи, мол, нашли, что в ближайшее время папа и его родня отправятся на тот свет. Римляне волновались. Что принесет им перемена правления? Шансы претендентов на тиару обсуждались так, словно Урбан уже умер! Из месяца в месяц повторялось все то же: листовки предрекали Урбану близкую гибель. Когда назначенный день проходил, а папа оставался жив, пускались в ход новые прорицания, не менее зловещие. Урбан велел хватать всех подозреваемых в распространении гороскопов. Но они не исчезали.
Едва Галилей приехал в Рим, как в этих листках замелькало и его имя. Он-де определил по расположению светил, что скоро умрет Таддео Барберини и сам Урбан. С чего это вдруг и его причислили к прорицателям? Дабы восстановить против него Урбана? Или на него ссылались, чтобы подкрепить предсказания авторитетом самых знающих аетрологов? Ведь в глазах толпы между звездочетом и астрономом не было никакой разницы. Может быть, не добиваться аудиенции, подождать, пока папа несколько остынет?
Наоборот!