Галопом по Европам
Шрифт:
Хуторской голова ушел рассерженный и смущенный. Его тоже можно было понять. Творится что-то непотребное, а виноватых нет.
Старик Дзендзелюк усмехнулся: «Дожил, в ведьмаки записали. Ну как они могли такую ересь обо мне сочинить?..»
День промелькнул в домашних хлопотах, ночью пан Дзендзелюк почти не спал, ворочался, думал. Ждал и не дождался лисы. Она была рядом, но пряталась – сейчас ее задачей была разведка.
Посреди ночи жалобно и трусливо завыли собаки, когда услышали Серегину песню.
Утром по хутору пронесся слух о волке. Но не только Серегиным
Всякая обида рано или поздно проходит. Вонючка Сэм, он же Парфюмер, начал выбираться из ямы депрессии. Закатное солнышко засветило чуточку ярче, трава стала зеленее, а муравьи вкуснее.
Уже затемно скунс все же решился покинуть овраг и почапал на соседний холм, к замку. Очнувшись от черных мыслей, Сэм почувствовал укол совести. Его друзья были заняты обороной крепости, а он столько времени валял дурака! Но пока что эта мысль была похожа на проблеск одинокой молнии в сплошной грозовой тьме. Общее настроение американца все еще оставляло желать лучшего.
Выйдя на опушку, Парфюмер ахнул. Напротив развалин полукругом стояли деревянные вагончики на колесах. Сэм моментально подумал о цирке-шапито, откуда ему пришлось сбежать еще в Тамбове. Скунс не раз с грустью вспоминал свое артистическое прошлое, уютную передвижную клеть, прекрасную еду с витаминами. Последнее время гордецу Парфюмеру не хватало публики! Он был не так самолюбив, как Петер, но не отказался бы снова услышать гул одобрительных голосов и гром аплодисментов. А номер у него был захватывающий. Парфюмер катался на огромном шаре, по-человечьи ходил на двух лапах, играл в футбол с дрессировщиком и с разбегу прыгал сквозь горящий обруч. Эффектное выступление, тем более что скунсы – редкость на манеже.
Ему захотелось оставить все плохое в прошлом и начать жизнь заново! Цирк, гастроли, уверенность в завтрашнем дне…
Вот почему Сэм, не размышляя, двинулся к темным вагончикам. Ему и в голову не могло прийти, что в таких жилищах может располагаться кто-нибудь другой, а не цирковая труппа, и не смутило отсутствие лавины специфических запахов, характерных для шапито. Парфюмер не задался вопросом, что делает цирк в этой глуши. Вагончики, черневшие в густых ночных сумерках, сулили встречу со счастливым прошлым, и американец, измученный плохим настроением, поверил в невероятное.
Разочарование поджидало его за неплотно прикрытой дверцей первого же вагона. В тусклом свете лампочки перед глазами Сэма предстали ряды кушеток, на которых спали люди. Один из них храпел почти по кабаньи, но Парфюмер уже догадался: это рабочие-строители! Зверек застыл, опустив ушки, а его хвост безвольно лежал на пыльном деревянном полу.
Наконец Сэм развернулся, чтобы уйти, и тут увидел почти полную бутылку водки. Видимо, кто-то из рабочих выпил с устатку, поставил бутылку на пол, да так и уснул, забыв спрятать такое добро. Парфюмер сгреб ее в охапку и вышел из вагончика.
Во время глубокого расстройства можно сделать много глупостей. Точнее, делать их нельзя, но почти каждый норовит их натворить. Например, есть многовековое заблуждение, что алкоголь как-то решает личные проблемы того, кто его пьет. Причем чем больше выпьешь, тем быстрее исчезнут жизненные трудности. Они вроде бы и взаправду куда-то деваются, но на следующее утро возникают снова, более того, к ним добавляются жестокая головная боль и общая слабость тела, известные под названием похмелье. Выходит, и от закавык не избавился, и время потерял, и здоровью навредил. Все об этом знают, только не останавливаются, тянутся к бутылке.
Парфюмер Сэм никогда раньше не пил крепких напитков. Он заполз под вагончик, снял зубами пробку и приложился к горлышку. Длинный глоток закончился диким кашлем. Глотку зверька обожгло, резкий запах ударил в чувствительный нос, из глаз полились слезы. Сэму стало жарко. Он отдышался и глотнул еще. Терпимо. Можно было отпить и в третий раз.
Через минуту в голове Парфюмера стало светло. Он отбросил бутылку. Скунсу подумалось, что, в принципе, жить-то легко и просто! Он ощущал способность сейчас же подняться и совершить множество нужных, хоть и тяжелых дел. Теперь-то они были ему вполне по силам. Сэм поднялся с травы и устремился к цитадели.
Правда, это ему показалось, что он устремился. В реальности же скунс двинулся на подкашивающихся лапках вперед, но его тут же мотнуло в сторону. Парфюмер не упал исключительно оттого, что уперся боком в колесо вагончика.
– Не толкайся, – буркнул американец, топая дальше.
Отчего-то вспомнив о Ман-Кее, скунс мгновенно расклеился. Вернулись мысли, передуманные им за дни депрессии, стало запредельно грустно. Сэм жалобно всхлипнул. Жалко, жалко себя.
Он худо-бедно добрел до развалин, заполз под древний забор, где и забылся тягучим несчастливым сном пьяницы. Его не разбудил даже пронзительный волчий вой, переполошивший строителей.
Эм Си, весь день дремавший на дереве, очнулся к вечеру. Можно было топать к братьям-бурундукиборгам. Беспечный шимпанзе вытащил банан из кармана, перекусил и побрел к танцполу.
В ночь Серегиного сольного выступления Ман-Кею было суждено испытать самое острое разочарование в жизни. Он появился на гремящем и сверкающем танцполе затемно, радостно хлопая в ладоши и скандируя: «Хай, друзья, вот и я!», но никто ему не ответил. Наоборот, бурундуки брезгливо расступались, словно боялись коснуться афро-англичанина. Шершавый, заприметивший движение на дальнем краю толпы, подал музыкантам знак остановиться.
Музыка смолкла.
– Эй, йо, парни! Это же я, ваш друг! – весело крикнул шимпанзе, еще не чувствуя нового настроения бурундукиборгов. – Давайте отдохнем угарно! Чего вы умолкли вдруг? Я был в такой переделке, что просто не хватит слов. Чуть не попался на воровстве мелком, о чем вам поведать готов.
– Знаешь, Эм Си, нам почему-то неинтересно, где ты был. Был, и ладно. Вот иди туда, откуда явился. Правда, братья?
– Да! Вали, нахал! Убирайся, пока цел!
Ман-Кей был обескуражен. Он надеялся, что это такой тупой розыгрыш, только фраза «А, попался!» почему-то все не звучала и не звучала.