ГАМБИТ МАККАБРЕЯ
Шрифт:
— Во-первых, — сказал он, слизывая след горчицы с умелого большого пальца, — когда вам на глаза в Англии в последний раз попадался подлинный старомодный пеший бродяга?
— Да в общем-то, если вдуматься, — чертовски давно. Раньше они как-то сливались с пейзажем, не так ли, но не сказал бы, что…
— Вот именно. Я подчеркиваю — пеший бродяга, исключая тем самым цыган, «дидикоев» [91] и прочую братию. По моим прикидкам, сегодня по всем дорогам Англии шляется не больше полудюжины настоящих бродяг — и так было года эдак с 1960-го. Странноприимные дома все позакрывали, как и ночлежки. Все Дома Раутона [92] переоборудовали в коммерческие гостиницы. Говорят,
91
«Дидикоями» в XIX и начале XX веков в Великобритании называли «цыганствующих» бродяг без капли подлинной цыганской крови; настоящие цыгане считали их ответственными за криминальную репутацию ромалэ.
92
Дом Раутона — ночлежный дом для рабочих; первый был открыт в Лондоне в 1892 г. и назван по имени лорда Раутона, субсидировавшего его строительство.
— Ханыга денатуратный? — спросил я.
— Нет. Никаких признаков. Кроме того, у ханыг не остается сил никуда ходить. К тому же у них, как правило, к копчику бывает приклеена плоская полубутыль этой дряни — на случай, если заметут. И они ничего не едят. А нашему клиенту нравилось вкусно покушать — если это можно назвать едой.
— Стало быть?
— Стало быть — второе, — ответил он, исследуя указательный палец на предмет упорных следов горчицы. — Вы были совершенно правы, когда встревожились, почему он не раздобыл себе набор столовых инструментов у НСЗ. Фактически одного взгляда на его десны и клыки настоящему полисмену бы хватило, чтобы понять: некогда он обладал дорогостоящими мостовыми сооружениями — не чета национальному здравоохранению — и расстался с ними всего несколько месяцев назад. Примерно тогда же, когда последний раз принимал ванну.
— А третье? — побудил его я.
— Третье, — ответил инспектор, оттопырив средний палец жестом, который в Италии сочли бы непристойным. — Третье — нет ножниц.
— Нет ножниц, — повторил я тоном, в котором сквозил интеллект.
— Нет ножниц. В юные годы я перетряхнул немало пожитков немалого числа бродяг, которых подбирали мертвыми в канавах. У некоторых находились портреты девиц, их вытолкнувших на дорогу, у некоторых — четки, у некоторых — кисеты с золотыми соверенами; я даже помню одного, у которого при себе имелся Новый завет на греческом. Но один предмет был у всех без исключения — хорошая крепкая пара ножниц. На дороге долго не протянешь, если не будешь стричь ногти на ногах. Ногти бродяги — его хлеб с маслом, если можно так выразиться. А у нашего с вами человека при себе не было даже крепкого острого ножа, правда? Нет — не бродяга, совершенно точно.
Я поиздавал восхищенных звуков, кои принято издавать, когда ваш учитель геометрии торжествующе произносит «квод эрат демонстрандум». [93]
— Могу вам признаться, — продолжал инспектор, — я сожалею, что ляпнул перед сержантом и констеблем, будто он не бродяга. Но знаю, что на вас можно положиться — вы будете держать рот на замке, сэр. — Я несколько подскочил при этом «сэр». — Потому что очевидно: ни вы, ни я не хотим, чтобы такие идиоты задавались вопросами, чего ради кому-то выдавать себя за бродягу именно в этих краях.
93
Что и требовалось доказать (искаж. лат.).
Сощурившись, он глянул на меня, подчеркнув самый кончик фразы; я изо всех сил напустил на себя непроницаемость, надеясь произвести впечатление, будто мне отлично известен некий особый факт об «именно этих краях», а в левый сапог у меня запросто может оказаться упрятан некий весьма особый мандат с полномочиями слишком возвышенными, дабы засвечивать их обычным фараонам.
— И смешно с той новенькой десяткой, что у него была при себе, — раздумчиво произнес инспектор. — Похоже, прямо из-под пресса, а?
— Да.
— Даже не сложенная, а?
— Да.
— Какой там на ней был номер, вы, случайно, не помните?
— Помню, — рассеянно, нет — глупо ответил я. — Ж39833672, не так ли?
— А, да-да, точно. Это смешно, да.
— В каком смысле — смешно? — спросил я. — Смешно, что я запомнил? У меня эйдетическая память на цифры, ничего не могу с собой сделать. Таким родился.
Он не почел за труд проверить мое утверждение — в своей работе он был хорош, он знал, что я лгу.
— Нет, — ответил он. — Смешно в том смысле, что купюра — из той же серии, что и масса абсолютно подлинных десяток, которые, по прикидкам лондонских ребятишек, наводнили страну не больше месяца назад. Из Сингапура или где-то там. Смешно, согласитесь?
— Истерически, — согласился я.
— Да… ну что ж, всего вам доброго, сэр, мы в самом деле не смеем вас дольше задерживать.
— О, но если я могу оказать вам еще какое-то содействие…
— Нет, сэр, я имел в виду не это. Мне жаль, что мы не можем дольше задерживать вас. Под стражей, как говорится. Например, швырнуть вас в Тихую Комнату на пару дней, а затем попросить парочку наших ребят обработать вас до посинения, пока не расскажете, что значат все эти финты. Было бы очень мило, — задумчиво добавил он. — Любопытно, знаете ли. Мы, легавые, — любознательный народец, видите ли.
В этом месте я мог слышимо булькнуть горлом.
— Однако у вас, сэр, похоже, имеются крайне мощные друзья в тяжелом весе, поэтому мне остается только дружелюбно с вами распрощаться. На время. — И он тепло потряс меня за руку.
Снаружи меня дожидалась одна из тех симпатичных черных машин, какие себе позволить могут лишь силы полиции. Водитель в мундире распахнул передо мной дверцу.
— Куда, сэр? — спросил он голосом, тоже облаченным в мундир.
— Ну-у… — сказал я. — Вообще-то у меня есть своя машина, которую я как бы оставил на обочине, дайте подумать, милях в двадцати отсюда; это…
— Мы знаем, где ваша машина, сэр, — сказал он.
15
Маккабрей теряет веру в матримонию, принимает духовный сан pro tem [94] и видит дантиста, испуганного больше пациента
Только звон гиней смягчит ту боль,
которой ноет Честь.
«Замок Локсли»
КОГДА У ВАС ЗАБИТА КУХОННАЯ РАКОВИНА И нужно вызывать сантехника, потому что и она, и ваша кухарка исторгают угрожающие шумы, он — сантехник — откручивает такую штукенцию под дном ее — раковины, — изумительно уместно именуемую «сифонной ловушкой», и с торжеством демонстрирует вам массу донных отложений, им оттуда освобожденных; гордость, кою он при этом являет, сравнима с гордостью молодой мамаши, предъявляющей для осмотра злонамеренный расплющенный помидор, уверяя вас, что это и есть ее чадо. Сей огромный сальный ком мерзости (я, разумеется, имею в виду закупорку раковины, а не ошибку семейного планирования) оказывается плотно свалявшимся клубком овощных очистков, лобковых волос и безымянного серого жирового вещества.
94
На время (лат.).
Я здесь пытаюсь описать не что иное, как состояние обессиленного мозга Маккабрея на его — моем — обратном пути в Тренировочный Колледж, или на Командный Пост, или куда там еще.
— А, Маккабрей, — хмуро проворчала комендантша.
— Чарли, дорогуша! — вскричала Иоанна.
— Пить? — пробормотал я, оседая в кресло.
— Пить! — рассеянно рявкнула Иоанна. Комендантша подскочила к буфету выпивки и смешала мне напиток с поразительным проворством и довольно-таки чрезмерным количеством содовой. Я отложил «поразительное проворство» в загашник своего сознания, куда складываю то, над чем должен подумать, когда достаточно окрепну. Виски с с. после этого я заложил на хранение в наиболее конфиденциальный сектор Маккабреевой системы и попросил еще.