Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933)
Шрифт:
В «Предисловии» (датируется концом 1925-го – началом 1926 г.) впервые сформулирована концепция «установки на материал», ставшая центральной в литературно-критическойдеятельности Шкл. 1926–1929 гг. В «переключении» установки произведения Шкл. видит выход из того кризиса нового искусства, к осознанию которого он приходит в 1922 г. «У современного искусства сейчас не много путей, – писал он тогда о последних работах И. Пуни и А. Родченко. – Мы достигли границ живописи и попробовали все решетки. Родченко дошел до картины, состоящей из полотна, ровно закрашенного одним цветом. Решетка крепка, а главное – за решеткой нет ничего. Без картины нет картины. Кажется, мы скоро перейдем к спиритизму» (Живопись на вокзале. – Голос России (Берлин). 1922. 6 авг. № 1025). Тогда же Шкл. впервые использует развернутую в данном «Предисловии» аналогию между современной прозой и театром-варьете (см. его кн. «Литература и кинематограф». Берлин. 1923. С. 30–31).
Концепция «установки на материал», предваренная работой о Розанове (ср.: с. 122) и намеченная в ст. 1924 г. о Горьком, Бабеле, Белом, конкретизируется к началу 1925
С 191*. См. прим. к с. 140.
С. 192*. Отзыв относится и к мнимопереводным романам середины 20-х гг. С. Заяицкого, Ю. Слезкина и др. (см.: ЭОЛ, с. 506).
С. 195*. Неточный пересказ одного эпизода из романа Смоллетта «Путешествие Хамфри Клинкера» (1771).
С. 197*. Далее в одном из вариантов: «Для того, чтобы показать, что при помощи этой рабочей гипотезы, которую я сейчас изложил, можно объяснить многое в кризисе современной русской литературы, я в одной главе попытаюсь связать такой разнообразный материал, как роман Каверина «Конец Хазы», «Приключения Хулио Хуренито» Ильи Эренбурга, «Месс-Менд» Мариэтты Шагинян, неопубликованный роман Юрковского, «Остров Эрендорф» Катаева, «Конармию» Бабеля и «Железный поток» Серафимовича. Я не шучу, когда соединяю в одной фразе эти столь разнородные произведения. Очень жалею людей, которые подумают, что я шучу, потому что они меня не поймут» (1).
…**. Имеется в виду редакция журн. «Огонек».
ГОРЬКИЙ. АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ. Впервые – Россия. 1924. № 2. С. 192–206 (под назв. «Новый Горький»). С доп. – УиП, с. 20–47 (под назв. «Горький, Ремизов и даже Алексей Толстой»). Печ. по рукописи (74).
Ст. «Новый Горький» писалась по заказу редактора «России» И. Лежнева побывавшего в авг. – сент. 1923 г. в Берлине (см. его письмо Н. Устрялову от 15 окт. 1923 г. – Slavica Hierosolymitana. 1981. Vol. V – VI. С. 567) и заключает период наибольшей творческой и личной близости Шкл. и М. Горькою. Знакомство, по свидетельству Шкл. (с. 160), состоялось в дек. 1915 г. в «Летописи», к сотрудничеству в которой Горький привлек тогда Маяковского, О. Брика и Шкл. В 1919–1921 гг. между Горьким и Шкл. устанавливаются тесные отношения, отразившиеся в СП и воспоминаниях современников (см., напр.: Ходасевич В. Портреты словами. М., 1987. С. 127–130). М. Горький в это врем« заинтересованно следит за работой формалистов.Так, 4 окт. 1920 г. он рекомендует «талантливого филолога» Шкл. 3. Гринбергу, отзываясь об ОПОЯЗе: «<…>очень серьезное дело, а делать его и хотят, и могут люди молодые, сильные и даровитые. Я, со своей стороны, всемерно поддерживаю их<…>» (АГ, ПГ-рл 11–23–17). Восторженно принимает Шкл. новую прозу Горького – воспоминания о Льве Толстом и «Заметки из дневника» (эти кн. он и считал долгие годы лучшими произведениями писателя[145]). 18сент. 1922 г. он пишет Горькому: «Сижу, пишу книжку «Современная русская проза», заглавие переменю. Читаю Вашу книжку о Толстом. Как хорошо! Какой изумительный писатель Максим Горький. И как он мало знает об этом. Алексей Максимович, я думаю, что Вы получили мировую известность не благодаря идейному содержанию своих вещей и т. д., а вопреки ему. Если бы Вы были рыбой, то жили бы в очень глубоких местах океана, но на сушу все же бы лазали из любопытства и икру метать (слова Горького о Л. Толстом. –А. Г.)» (АГ, КГ-п 89–1–5). Ср. о Горьком в письме Шкл. жене: «Умный, хороший, талантливый, но не слышит себя и не в струе» (от 29 дек. 1922 г. – 449). В мае 1923 г. в печати появляются отр. из новой кн. Горького «Заметки из дневника. Воспоминания» (собраны в отд. изд.: Берлин, 1924); вскоре Шкл. сопоставляет их с прозой В. Розанова и А. Ремизова ТС III, с. 251), ав 1924 г. посвящает им ст. «Новый Горький». Высокая оценка Шкл. этой кн. совпала с мнениями современников и была усвоена критикой. См.: Локс К. Старый и новый Горький. – Печать и революция. 1926. № 3. С. 83–85; Воронский А. О Горьком – в его кн. «Искусство видеть мир». М., 1987. С. 38–39. Резкие возражения в то же время вызвала попытка Шкл. связать новую прозу М. Горького с именем В. Розанова: Воронский А. Полемические заметки. – Красная новь. 1924. № 4. С. 317–318; Шагинян М. Дневники. Л., 1932. С. 98 (запись 1924 г.) и др. Ср. отзыв Г. Лелевича: Молодая гвардия. 1924. № 7–8. С. 266.
Возвращение Горького к жанрам романа и повести – «Дело Артамоновых» и «Жизнь Клима Самгина» – было расценено Шкл. как движение писателя назад, к изжившим себя формам (с. 321–330, 348, 405). И уже после выхода «Дела Артамоновых» он подчеркивал в письме к нему: «Тараканы» Ваши и все Ваши мелочи сейчас лучшее, что есть в нашей литературе» (от 22 окт. 1926 г. – АГ, КГ-п 89–1–10). Особо обострились оценки Шкл. в 1928 г. – не без связи с позицией, занятой Лефом по отношению к Горькому; Шкл. полемизирует с Горьким по поводу его оценки творчества Н. Асеева (Горький как рецензент. – НЛ. 1928. № 9), с его призывами к изучению классического наследия (Новооткрытый Пушкин. – НЛ. 1928. № 11; обе ст. вошли в кн. Шкл. «Поденщина». Л., 1930). См. также ответ Шкл. на отзыв М. Горького в ст. «О пользе грамотности» (1928) о Лефе – «О самохвалах» (НЛ. 1928. № 4; вошло в сокр.в ЛФ под назв. «В заключение»). Однако литературная полемика Шкл. с Горьким в эти годы расходится с общими оценками личности писателя и ее социокультурной роли (см.: Пафос количества. – О Горьком. М. – Л., 1928; Самое замечательное в Горьком. – Гудок. 1928. 27 мая. № 122).
В 1924–1925 гг. меняется и отношение Горького к Шкл. – в связи, в первую очередь, с некоторыми выступлениями Шкл. в печати (см.: Горьковские чтения. 1953–1957. М., 1959. С. 48–50; Литературное наследство. Т. 70. С. 492) и общим изменением отношения к формальной школе (она «вносит в область высшей психологической деятельности человека довольно грубый, а потому и вредный, рационализм», – писал об этом 30 апр. 1925 г. Горький Ф. Брауну – АГ, ПГ-рл 6–35–28). Неизменно критические отзывы Горького о Шкл. 1926–1930 гг. см.: Архив А. М. Горького. Т. X. Кн. 1–2 (по именному указателю) и др.
После возвращения Горького в 1932 г. отношения между ним и Шкл. не восстанавливаются (хотя Шкл. принимает участие в работе организованных Горьким «ЖЗЛ», «Истории фабрик и заводов», «Истории двух пятилеток» и пр.); в 1934 г. Шкл. включает разборы горьковских очерков, «Заметок» и «Жизни Клима Самгина» в свою работу по теории и историиочерка и романа, оставшуюся неопубл. (8, 10). В конце июня 1936 г. он пишет жене: «Был в Колонном зале у тела Горького и очень огорчен. Я его знал, любил и люблю сейчас в большой толпе» (461). Тогда же, Тынянову: «Настроение у меня, как ты сам понимаешь, плохое, нашего старика мне жалко.<…>Я со стариком, ты знаешь, был в ссоре, но его и сейчас люблю. Читал письма его к Илье (Груздеву. –А. Г.),хорошие, волжские письма, он был там весь, в старой России, которой мы не знали и преодолели даром» (441).
С. 197***. Пересказ записи в «Уединенном» В. Розанова (СПб., 1911. С. 10).
…****. Лозунг «Назад, к Островскому» выдвинул А. Луначарский в ст. «Об Александре Николаевиче Островском и по поводу его» (апр. 1923 г.)
С. 199*. Цит. ст. «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» (1868).
С. 200*. Пер. А. Чеботаревской.
…**. Отр. с разбором творчества А. Толстого впервые появился в УиП.
С. 201*. Чуковский К. Портреты современных писателей: Алексей Толстой. – Русский современник. 1924. № 1.
С. 202*. О параллельных творческих замыслах матери писателя, А. Востром, и А. Толстого, см.: Оклянский Ю. Оставшиеся в тени. М., 1987. С. 139–150, 235–239.
…**. Имеется в виду отразившаяся в первой редакции «Аэлиты» теософская версия платоновской легенды об Антлантиде (Е. Блаватская, Р. Штейнер).
С. 205*. Далее в «России» и в УиП – отзыв о кн. А. Ремизова «Кукха. Розановы письма» (1923).
С. 211*. Под этим псевд. Ю. Айхенвальд опубликовал рец. на № 1 «Беседы» (Литературные заметки. – Руль (Берлин). 1922. 27 мая. № 755).
…**. Опущен отр. с анализом горьковского и бабелевского сказа и эпизодов из «Войны и мира», целиком вошедший в ст. о М. Зощенко (с. 415–416).
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ. Впервые – ПЧЗ, с. 3–41. В отр. – Русский современник. 1924. № 2. С. 231–245; ОТП II, с. 205–225 (под назв. «Орнаментальная проза»). Печ. по ПЧЗ с доп. по рукописи (ЦГАЛИ, 53.1.348) и учетом позднейшей правки в ОТП II.
Анализ творчества А. Белого, по воспоминаниям Е. Полонской, уже в 1919–1920 гг. входил в лекционный курс Шкл. (Простор. 1964. № 6. С. 90); ст. о его прозе он задумывает в 1922 г. – некоторые положения данной работы сформулированы в окт. этого года (с. 148). Ср. в писавшихся параллельно ст. о «романе тайн» (ОТП II, с. 166–168), в кн. «Литература и кинематограф», с. 14, 30. Очевидно, не завершенная тогда работа о Белом послужила и основой посвященного ему «письма» в «Zoo» (CC I, с. 186–188). Публикуемая ст. закончена двумя годами позднее (рукопись датирована: «14 мая 1924 года. Покровское-Стрешнево»); в архиве Белого сохранились рукопись ст. и вырезка из журн. «Русский современник», где она впервые была опубл. (в сокр.). В дальнейшем Шкл. внимательно следит за эволюцией Белого, особо выделяя свидетельства изменения отношения Белого ко «внележащим идеологиям» (по выражению Шкл.) антропософии и символизма. Это отразилось и в приводимом ниже отзыве Шкл. о лекции Белого о Блоке, состоявшейся 30 июня 1927 г. в Тифлисе: «Его лекция была чрезвычайно резка и в то же время явилась капитулянтской.<…>Андрей Белый доказывал, что символизм был не мировоззрением, а художественным методом, и в своем отступлении он становился на мою старую позицию, доказывая, что вообще в искусстве весь метод изображения (есть) метод композиции[146].Раньше Андрей Белый доказывал обратное. Изменился не Андрей Белый – изменился символизм. Литературные произведения из явлений мировоззрения – становятся чистыми явлениями стиля, исчезают. Мы можем сказать, что сейчас символизм – метод создания образов, но знаем, что он создавался не так. Мысль Белого о том, что формальные моменты поэзии (есть) бытие, которое определяет сознание художника, – есть также капитулянтское, хотя и блестяще сформулированное (положение), но для нас, формалистов, заявление простое и неточное» (49). Своеобразной параллелью к настойчивым попыткам Шкл. отделить Белого от символизма и антропософии стали посвященные ему строки Белого: «<…>человек без «приема», без «формы»; он – сплошность весьма содержательных тем; и одно содержание – всегда интересно: то – «метод формальный», им выдуманный, потомучто анализ приемов, сведенье к приему в нем – жест, пантомима и символ; когда говорит он «прием», я – не верю «прием» – угаданье: его интуиция; метод «формальный» есть нечто вроде известного «психоанализа»; а преступленье его в том, что он, наплодив «формалистов», добыл им и кафедры: «профессора» от шкловизма – седы, предпочтенны, убийственно скучны» (Белый А. Ук. соч. С. 181). Шкл. ответил Белому в ст «Под знаком разделительным» (НЛ. 1928. № 11. С. 45).