Гамбургский счет (статьи – воспоминания – эссе, 1914 – 1933)
Шрифт:
Ведь, вообще говоря, мы изучаем не Вселенную, а только свои инструменты.
Мир этот (у Замятина), чем бы он ни был, мир плохой и скучный.
Кажется мне все же, что это замятинский потолок. Очень уж беспомощен автор, когда из него вырывается.
Есть в «Мы» замечательная героиня, брови ее так перекрещиваются, что образуют X (икс), она и означает в этом уравненном мире – икс.
Конечно, о бровях говорится при каждом ее появлении.
Иногда героиня уходит из уравненного мира в мир старый, в «Старый Дом», в этом «Старом Доме» она надевает шелковое платье, шелковые чулки.
Боюсь, что на столе лежит «Аполлон», а не то и «Столица и усадьба».
Вероятно, это происходит оттого, что Замятин не умеет строить мир вне своих рядов.
Люди, борющиеся с уравнениями, называют себя «Мефи», сокращение от Мефистофеля, потому что Мефистофель означает неравенство.
Они и поклоняются этому Мефистофелю. Да еще на статую [работы] Антокольского.
Напрасно.
Нет в мире вещей хуже Антокольского. Несмотря на присутствие в «Мы» ряда удачных деталей, вся вещь совершенно неудачна и является ярким указанием того, что в своей старой манере Замятин достиг потолка.
Пильняк в разрезе
Литература по литературе. В большом плане это ошибка; это все равно как сеять хлеб по хлебу или лен по льну. Ослабление сюжета; перенесение связующих моментов на повторяющиесяобразы{155}.
Если бы он рассказывал о самом себе, как о другом, то сказал бы – Боря Пильняк.
О Толстом бы сказал или Лева Толстой, или Алеша Толстой, смотря но тому, о ком бы говорил. Но голос у него во всех трех случаях был бы одинаков.
В писаниях Пильняк человек громовый.
В каждой вещи у него метель и Россия, как к тонкому номеру «Нивы» (не «красной») было приложение.
Узнав (из вещей), что в Пильняке немецкой крови наполовину и что он ел в детстве немецкие печенья, думаю, что в основе он немец, желающий быть добрым малым и хорошим товарищем.
О нем же смотри у Льва Толстого.
Пильняк любит по-такому, по-простому, по-русскому, знаете ли вы, носить подвертки.
Но, кроме этого, он же носит круглые очки; такие очки, с темными толстыми роговыми ободами, научили носить европейцев американцы.
В России их носят: Борис Пильняк, Всеволод Иванов, Мих. Левидов, Михаил Кольцов и все дипломатические курьеры (те, как матросы, побывавшие в Японии, – татуировку).
И те очки возложил Пильняк на маленький розовый нос Николая Никитина.
Голос у Пильняка – бас, живет он у Николы-на-Посадьях, охотится на волков.
Дома неспокоен.
На меня рассердится.
Л. Д. Троцкий говорит о Пильняке следующее:
«Пильняк бессюжетен именно из боязни эпизодичности. Собственно, у него есть наметка как бы даже двух, трех и более сюжетов, которые вкривь и вкось продергиваются сквозь ткань повествования; но только наметка, и притом без того центрального, осевого значения, которое вообще принадлежит сюжету. Пильняк хочет показать нынешнюю жизнь в ее связи и движении, захватывает ее и так, и этак, делая в разных местах поперечные и продольные разрезы, потому что она везде не та, что была. Сюжеты, вернее сюжетные возможности, которые у него пересекаются, суть только наудачу взятые образцы жизни, ныне, заметим, несравненно более сюжетной, чем когда-либо. Но осью служат Пильняку не эти эпизодические, иногда анекдотические сюжеты… а что же? Здесь камень преткновения. Невидимой осью (земная ось тоже невидима) должна бы служить сама революция, вокруг которой и вертится вконец развороченный и хаотически перестраивающийся быт»(Л. Троцкий. «Литература и революция». М., 1923. С. 57).
Я согласен с описательной частью этого отрывка, но должен прежде всего установить терминологию. К сожалению, Л. Д. Троцкий этого не делает и употребляет слово «сюжет», не оговорившись о его значении.
У Пильняка отдельная линия произведения сама по себе часто и не образует сюжета, то есть она – не разрешена.
Сюжет не нужно смешивать с фабулой, то есть с «содержанием», с тем, что рассказывается в вещи.
Сюжет характерен прежде всего как особого рода композиционная форма, работающая со смысловым материалом.
Очень часто этим материалом бывают бытовые положения.
Я не настаиваю на своей терминологии, но считаю удобным работать с ней, а не с бесформенными, «обычными», никем не проверенными, привычными словами.
Разрешение сюжетной композиции не нуждается в мировоззрении.
В литературном произведении обычно используются не самые бытовые величины, а их противоречия. Например, в греческой драме – столкновение идей патриархата и матриархата и т. д.
Наша жизнь сейчас не сюжетна, а фабульна, и это не игра словами.
Называть какую бы то ни было жизнь сюжетной, значит, не сознавая того, воспринимать ее эстетически и проецировать на нее наши эстетические навыки.
Не нужно указывать писателям, вокруг чего, вокруг какой невидимой оси, должно вращаться их творчество. Менее всего годны для указывания предметы невидимые.
У Пильняка его разбросанная конструкция не объясняется желанием исчерпать всю революцию. Это неверно, так как эти куски не все современны.
Причина особенности конструкции Пильняка – глубокие изменения, сейчас происходящие в русском сюжете.
И сюжет у него заменен – путем связи частей, через повторения одних и тех же кусков, становящихся протекающими образами.
Эти связи очень приблизительны и скорее сигнализируют единство вещи, чем его дают.
« – Ну, так вот. Вопрос один, – по-достоевски, – вопросик: тот дежурный с «Разъезда Map» – не был ли Андреем Волковичем или Глебом Ордыниным? – и иначе: – Глеб Ордынин и Андрей Волкович – не были ли тем человеком, что сгорал последним румянцем чахотки? – этакими русскими нашими Иванушками-дурачками, Иванами-царевичами?
Темен этот третий отрывок триптиха!»
Этот отрывок из «Голого года» Бориса Пильняка(«Голый год», изд. «Круг», М. – Пб;, 1923, с. 168).
В тексте указаний на какие-нибудь особенности «дежурного» или «человека в вагоне» не дано. Их действительно можно переставить. Они могут носить любое имя из книги.Сам отрывок (описание поезда мешочников) ввязан в роман тем, что «Разъезд Map» несколько раз мельком до этой главы упоминался в тексте (с. 142).
Основная особенность построений Б. Пильняка – их сборность; в них мы можем как будто проследить процесс образования романа.