Гамбусино
Шрифт:
— Да, да, месть! Смерть гачупинам! — повторяла наэлектризованная толпа.
В этот момент снаружи послышался цокот копыт и бряцание оружия, а затем два сильных удара в дверь церкви.
— Спокойствие! — сказал алькальд. — Открывать пойду я.
Он сошел с кафедры и, пройдя сквозь тесные ряды индейцев, почтительно расступавшихся перед ним, твердым шагом направился к двери.
VII. НЕОЖИДАННОЕ НАПАДЕНИЕ
Алькальд сделал одно только движение, и в церкви водворилась полная тишина.
— Кто там? — спросил он через дверь.
— Отечество! — послышалось в ответ.
— Дети мои! — вскричал дон Рамон, обращаясь к окружающим. — Бог внял нашим молитвам, он посылает нам помощь! Я узнаю голос прославленного дона Энкарнасиона Ортиса. Вперед! Вперед!
— Смерть испанцам! — вскричали, яростно потрясая оружием, индейцы.
Алькальд открыл двери.
На пороге стоял Энкарнасион Ортис с непокрытой головой и саблей в руке; войдя в церковь, он перекрестился, склонившись перед алтарем. Потом, пожав руку дону Рамону, он сказал индейцам, пронизывая их взглядом:
— Кто вы? Мужчины, рабы или трусливые старые бабы? Если мужчины, — докажите мне это! Почему вы не боретесь за независимость? Я пришел со своей квадрильей, чтобы помочь вам завоевать свободу! Можно ли положиться на вас?
— Да! Да! Да здравствует Энкарнасион Ортис! — в исступлении закричали индейцы.
— Тогда вперед, братья! — пламенно воскликнул Ортис. — Следуйте за мной! Бог и свобода!
— Бог и свобода! — повторили индейцы, бросаясь за ним.
Церковь мгновенно опустела.
Падре Линарес вышел из ризницы с трудом дотащился до алтаря и распростерся перед ним. Он горячо молился за этих людей, отдающих свою жизнь за святое дело освобождения.
Между тем на Главной площади началось неслыханное сражение, или, вернее, резня. Дон Рамон присоединился к ранчерос, которые бесстрастно стояли у выходов на улицы и ударами сабель толкали обратно на площадь несчастных, пытавшихся бежать.
Вслед за резней начались пожары. Индейцы в пылу неукротимого бешенства метались с факелами в руках, поджигая свои собственные жилища и издавая крики и вопли. Одним из первых был подожжен дом алькальда. Полузадохшиеся испанские офицеры бросались к дверям, чтобы спастись от пламени, но индейцы тут же безжалостно убивали их.
Один лишь капитан дон Горацио де Бальбоа, тяжело раненный, прорвался сквозь строй преследовавших его индейцев. Он вскочил на лошадь и, бешено вращая саблей, подскакал к группе офицеров.
— А-а! А-а! — злобно смеясь, кричал он. — Я вам это припомню, сеньоры! Если бог поможет мне спастись, я отыграюсь! Я отомщу за эту западню!
— Огонь по негодяю! — вскричал Энкарнасион Ортис.
— Остановитесь! — закричал дон Педро. — Ему осталось жить, может быть лишь несколько минут, чего стоят его бессильные угрозы! Пусть бежит!
— Как вам угодно, сеньор! — насмешливо воскликнул испанец. — Но если кто-нибудь из вас попадется в мои руки, как я сейчас попал в ваши, — пусть не ждет пощады!
— Уезжайте, кабальеро! Прекратите это глупое хвастовство!
— Да, я еду. Прощайте, дон Педро Морено! Вы виноваты меньше других. Прощайте, дон Рамон Очоа, достойный алькальд! Очень сожалею, что не расстрелял вас. Прощайте и вы, дон Энкарнасион Ортис, честный студент-богослов! Клянусь жизнью, я навсегда запомню ваши имена! Будьте вы прокляты!
Он пришпорил лошадь и с поднятой саблей врезался в толпу индейцев, крича диким голосом:
— Дорогу! Дорогу!
Как метеор, промчался он между ранчерос и индейцами, со страху осенявшими себя крестным знаменем, и исчез за углом площади.
— Напрасно вы дали ему ускакать! — с упреком сказал Энкарнасион.
— Быть может… Но он — храбрый солдат, — ответил дон Педро Морено. — Мне хотелось дать ему хоть маленький шанс спастись.
— Он отомстит!
— Во всяком случае, попытается! Ну что же! Люди, которым угрожают, живут долго.
Дон Педро Морено попытался остановить избиение испанцев; но, увидев, что это не в его силах, собрал свой отряд, приказав ему не вмешиваться в бойню.
Падре Линарес, выйдя из церкви и очутившись на площади, ломал себе руки в отчаянии: во всех этих убийствах он обвинял себя.
— Это не люди! — гневно восклицал он. — Это дикие звери! Зачем же их еще подстрекать к мести! Как бы ни были жестоки испанцы, ничто не может оправдать такую низость, как расправа с беззащитным врагом. Эти презренные люди позорят само понятие святой свободы, во имя которой они якобы сражаются! Сеньоры, хотя бы ценой нашей гибели, надо положить конец этой ужасной бойне!
— Да, да! Идемте, друзья мои! — вскричал и дон Педро. — Это зрелище мне тоже и страшно и отвратительно!
Обнажив сабли и взяв в руки пистолеты, дон Рамон и дон Энкарнасион, в сопровождении падре Линареса, встали во главе отряда.
Энкарнасион Ортис хотел уже двинуться вперед, как вдруг послышались громкие восклицания, крики радости, насколько можно было судить в этом шуме. Большая толпа индейцев с силой потока, прорывающего плотину, вторглась на площадь. В центре площади индейцы остановились, опустив на землю паланкины, в которых они несли дона Хосе Морена и донью Линду.
Увидев молодую девушку, улыбающуюся, тихую и спокойную в этой рычащей, черной от пороха и красной от крови толпе, Энкарнасион Ортис бросился к ней.
— О боже, Линда, зачем вы здесь? — спросил он ее с ужасом. — Неужели дон Рамон не сдержал своего слова?
— Дон Рамон Очоа — человек чести! — сказал с волнением дон Хосе Морено. — Это я потребовал, чтобы меня доставили сюда!
— В такой момент! Какая неосторожность! — вскрича.1 Энкарнасион.
— Мы ничего не боимся, мой друг, — сказала девушка. — Ведь нас окружают старые и верные слуги.