Гангут. Первая победа российского флота

Шигин Владимир Виленович

Еще во время знаменитого плавания в Керчь в 1699 году Петр определил Апраксина в морские офицеры. А затем, видя его интерес и склонность к морскому делу, поставил его во главе Адмиралтейского приказа. Несколько лет спустя Апраксин был пожалован в адмиралы и определен президентом Адмиралтейства, чуть позже — и в генерал-адмиралы. По облику и натуре Апраксин был настоящим русским барином, дородным телом, весьма обстоятельным в делах и неторопливым в действиях, благоразумным и благонравным.

Каждое решение Апраксин всегда тщательно взвешивал и обдумывал, чем порой выводил из себя импульсивного и нетерпеливого Петра. Однако на деле оказывалось, что генерал-адмирал почти всегда оказывался прав.

— Прыткость надобна лишь при ловле блох да тараканов! — всегда говорил подчиненным генерал-адмирал, назидательно поднимая указательный перст.

Достаточно любопытными были и служебные отношения между Петром и Апраксиным. С одной стороны, Апраксин был верноподданным своего государя и был предан ему телом и душой. Однако в рамках флота Петр, имея всего лишь чин шаутбенахта (контр-адмирала), официально подчинялся генерал-адмиралу, поэтому подчинялся своему кузену. Оба при этом старались соблюдать субординацию. При этом мудрый Апраксин всегда знал свое место и, принимая особо важные решения, всегда советовался с Петром; что же касается стратегических вопросов, то там он беспрекословно исполнял волю царя. Петр ценил деликатность Апраксина и искренне его уважал. Любопытно, что Апраксин был один из немногих, кому на своих шумных пирах царь не наливал обязательный убойный «кубок большого орла». Да и о тех или иных решениях царь обычно говорил во множественном числе: «мы стали думать», «мы решили», имея в виду себя и Апраксина

Впрочем, не всегда дипломатичность Апраксина достигала цели, и эмоциональный Петр порой все же срывался. Тогда невозмутимый Апраксин говорил ему прямо:

— Государь, когда я как адмирал спорю с Вами по своему флагманскому званию, я никогда и ни за что не поступлюсь заботой о пользе дела. Но когда Вы предстаете царем, я всегда исполню свой долг!

И Петр сразу отступал…

Сейчас, облокотившись на фальшборт, Петр смотрел, как мерно вздымаются весла, как, искрясь на солнце расплавленным серебром, стекает с лопастей вода. Мысли его были сейчас далеко. Думалось и о европейской политике, и о том, удастся ли в этом году если не принудить шведов к миру, то хотя бы приблизить оный. Петру всегда хорошо думалось на корабельной палубе. Море и тишина радовали сердце и упорядочивали его мысли.

С постепенным ослаблением Швеции на Балтике одновременно усиливалось влияние России на соседние прибрежные Польшу и Пруссию. К примеру, город Данциг, сочувствовавший изначально Швеции и бывший на стороне признаваемого ею польского короля Станислава, теперь по необходимости подчинился союзному Петру королю Августу. При этом Данциг не только прекратил все сношения со Швецией, но обязался вооружить против нее несколько каперов и допустил русского агента к осмотру всех приходящих в Вислу купеческих судов. Такой же надзор был установлен и в Травемюнде. А прусский город Кенигсберг уже вооружил четыре капера, которым прусский король, с ведома Петра, выдал каперские патенты. Сказывалось и увеличение нашего флота. Теперь русские суда беспрепятственно крейсировали по Балтийскому морю и забирали шведские коммерческие суда Хорошо складывалось и в Финляндии, где войсками Голицына неприятельские войска вытеснены окончательно в Швецию.

…Море и тишина.. Только плеск весел да скрип уключин… На галерах русского флота всегда соблюдается образцовый порядок. Гребцам на ходу запрещается ходить по банкам, облокачиваться о планширь, выставлять руки и локти за борт, сидеть развалясь на кормовом сиденье или решетчатом люке, разговаривать и шуметь.

— Ваша галера — ваш отчий дом, а потому и вести себя здесь надлежит так же, как вы ведете себя в отчем дому: не кричать криком, не бегать взад-вперед да не сквернословить! — наставляли своих подчиненных капитаны.

Впрочем, сегодня праздник — день начала морской кампании 1714 года, а потому, отвлекшись от своих мыслей, царь обернулся к стоявшим поодаль офицерам:

— День сегодня особый, а потому надлежит для поднятия духа при выходе на галерах беспрестанно палить холостыми зарядами из фальконетов да бить в барабаны и трубить в трубы. А гребцам и команде от меня по лишней чарке к обеду!

Прогрохотали пороховыми зарядами пушки, ударили барабаны, затрубили трубы, разгоняя в стороны дремавших дотоле на волнах чаек.

Все 99 скампавей и полугалер были разделены на три эскадры, образующие авангард, кордебаталию (центра) и арьергард. Везде ровно по 33 галеры. В свою очередь, каждая из частей гребного флота разделялась на три дивизии по одиннадцать галер в каждой. В дивизиях же галеры объединены в роты и батальоны. Сделано это было для удобства. Так было привычно и армейским офицерам, и солдатам. К тому же ротные командиры стали теперь во главе галерных рот, а батальонные — во главе галерных батальонов. Зачем что-то придумывать, когда все уже придумано до нас!

* * *

Уже на следующий день галеры подошли к Котлину. В Кронштадте также время не теряли. Там готовился к кампании и корабельный флот. Там распоряжался капитан-командор В. Шельтинга. 8 мая зимовавшие в Кронштадте корабли и суда вытянулись на рейд. Сила была собрана достаточно впечатляющая: девять линейных кораблей, полдесятка фрегатов и столько же шняв.

Едва оба флота сошлись, как Петр Михайлов произвел смотр корабельному флоту. После этого галеры вошли в Котлинскую гавань. В Кронштадте занялись переформированием галерных команд. Не способных к качке и слабосильных убрали, заменили на более здоровых и крепких.

Вечером за столом у царя вспоминали события одиннадцатилетней давности, когда в устье Большой Невы напротив Гутеньевского островка капитан-бомбардир Михайлов со своим другом семеновским поручиком Алексашкой Меншиковым дерзко в абордажной схватке отбили у шведов 10-пушечную шняву и палубный бот. Дело было действительно отчаянное, так как атаковали на лодках без пушек, имея под рукой лишь ружья, гренадерские гранатки да шпаги с кортиками.

К тому давнему бою у Петра всегда было отношение особое, почти мистическое. Сам он тогда одним из первых взобрался на палубу шнявы «Астрильд» и едва уцелел в абордажной резне. Удачный же исход той дерзкой атаки Петр впоследствии всегда считал неким знамением, явленным ему свыше, указывающим на правильность его морских устремлений. С тех пор немало воды утекло. Были и штурмы крепостей приморских — Нотебурга-Орешка, Дерпта и Нарвы, были и генеральные виктории сухопутные — лесная и Полтава, но тот сумасшедший ночной бой на скользкой от крови палубе Петр запомнил на всю свою оставшуюся жизнь.

За ту победу Петр с Меншиковым были отмечены орденами только что учрежденного ордена Святого Андрея Первозванного. Под впечатлением от воспоминаний и в раздумьях о ближайшем будущем Петр вечером начертал в письме петербургскому генерал-губернатору Меншикову «Поздравляю Вас с сим днем, в который мы оба получили орден Святого Андрея. Дай, Боже, чтоб Господь Бог вящее даровал ныне такого дела». Что и говорить, нелегки были раздумья у русского царя в мае 1714 года.

На следующий день Апраксин ездил делать смотр на корабельный флот. Что касается Петра, то он вступил в командование галерным флотом, отдав авангард под начало генералу Вейде. Выбор начальника передового отряда был стоящим. Адам Вейде состоял при Петре еще с потешных. Майором Преображенского полка он дрался под Азовом в первом неудачном и втором удачном походах. В несчастной для русского оружия битве при Нарве в 1700 году, будучи командиром дивизии, Вейде прикрывал отступление армии и был взят в плен, где пробыл долгих одиннадцать лет, пока не был обменен на шведского генерала. Затем храбро дрался в не менее печальном Прутском походе. О себе Вейде мрачно шутил, что более всего ему удается отличаться в самых неудачных кампаниях…