Ганнибал
Шрифт:
— Обширные зерновые хозяйства, обрабатываемые рабами, восполнят то, что мы потеряли, лишившись Сардинии… — сказал он.
Барак слушал и угрюмо соглашался. Он не намерен был восставать против женитьбы или чего бы то ни было, пока мог рассчитывать на возможность продолжать свои отношения с Дельфион.
Он уже начал думать, что Озмилк так ничего и не знает о Дельфион или же решил закрыть на это глаза, но вдруг грянул гром.
— Твоя женитьба будет означать, что теперь ты будешь почти сам себе хозяин, — произнес Озмилк медленно. — Я намерен передать в твои руки больше капиталов и возложить на тебя большую ответственность… Но прежде чем
Барак остолбенел. Он смотрел прямо в глаза отцу. Его первым побуждением было принять спокойно-невинный вид, но это ему не удалось, и он только упорно таращил глаза; его челюсть отвисла.
— Нет… Нет, — пробормотал он наконец, запинаясь. — То есть… я… — Его ум оцепенел от испуга.
— Не станем ворошить прошлое, — сказал Озмилк, полный сознания своего великодушия. — Обратимся к настоящему и будущему. Я буду считать, что ты понял необходимость не иметь больше ничего общего с этой чужеземкой. До меня дошли твои многочисленные счета. Я наводил справки в твое отсутствие. Может быть, оно и к лучшему, что тебя здесь не было, ибо я был изумлен, увидев, как сильно эта тварь запутала тебя в свои сети и как жадно она поглощала твое состояние — вернее, мое.
Несправедливость обвинений, возводимых на Дельфион, так взволновала Барака, что он запротестовал:
— Ты ошибаешься, достопочтенный отец! Если я заблуждался, то вина лежит только на мне. Она никогда ни о чем меня не просила.
— Но брала то, что ты ей давал? — съязвил Озмилк.
— Ты несправедлив к ней! — вскричал Барак, не находя слов, чтобы выразить свою убежденность в порядочности Дельфион. — Она не такая, как ты думаешь…
— Ты хочешь сказать, мой сын, — саркастически усмехнулся Озмилк, — что она не просто чужестранная шлюха, приехавшая сюда, чтобы жить за счет глупцов и развратников Кар-Хадашта?
Барак не знал, что ответить. Отец продолжал говорить, и он слушал; но, осмелившись возразить отцу, он почувствовал себя увереннее. Нет, он не намерен полностью сдаваться. Он готов подчиниться отцовской власти, но есть вещи, которых он не потерпит. Он дождался, когда отец замолчал, и упрямо сказал:
— Я буду тебе послушен во всем, кроме этого, достопочтенный отец. Я женюсь на Элишат. Буду следовать твоему руководству во всем, что касается дел и государства. Не попрошу больше, чем ты сам мне дашь. Но я не могу отказаться от этой женщины. Я не логу жить без нее, — закончил он, и в его голосе зазвучали одновременно мольба и вызов.
Стиснув зубы, Озмилк схватил Барака за руку.
— Ты сделаешь то, что тебе приказано. Слышишь? Или я закую тебя в цепи. Слышишь?
Барак умолк, но не сдался. Он был испуган, но внутреннее его сопротивление лишь окрепло. В нем медленно поднималась ненависть к отцу.
— Достопочтенный господин… — невнятно произнесли его губы. Он чувствовал, как у него подергиваются мускулы лица.
Приняв его замешательство за изъявление стыда и покорности, Озмилк отпустил руку сына и отвернулся.
— Мы еще поговорим об этом завтра утром. Надеюсь, ты будешь в лучшем расположении духа. — И он неторопливым шагом ушел к себе.
Оставшись один, Барак начал ходить взад и вперед по комнате. Он был не в силах думать о беседе с отцом и ее возможных последствиях. Сейчас имело значение лишь одно: как выбраться ночью из дому и пойти к Дельфион? Он был целиком погружен в свои мысли и не заметил прихода матери. Когда она притронулась к его руке, неслышно приблизившись по толстому шерстяному ковру, он вздрогнул и сделал инстинктивное движение, как бы готовясь защищаться от удара; его мускулы напряглись. На мгновение возникло чувство радости: он представил себе, будто поверг отца наземь.
— Чего тебе надо? — грубо спросил он.
— Мой дорогой сын, — прошептала она, — единственный плод моего чрева, не отнятый смертью… Зачем ты сердишь этого доброго и великого человека, твоего отца? Разве он не был всегда полон любви и терпимости к тебе? Как сможешь ты держать ответ перед богами с таким ужасным грехом на душе, как сыновняя непочтительность? Я буду молиться Танит о ниспослании тебе прощения и об очищении твоего сердца. Какое безумие нашло на тебя?
Невозможность объяснить ей все усилила его раздражение.
— Не трогай меня, мама, — сказал он, оттолкнув ее руку. — Ты не поймешь. Я люблю ее.
— Это моя вина, — продолжала она уговаривать его. — Мне следовало попросить моего достопочтенного супруга купить тебе несколько наложниц, когда я увидела, что ты достиг зрелости. Нельзя было ожидать, что он сам об этом позаботится, будучи столь обремененным делами. Разве Э-лишат тебе не нравится? Помни, она принесет тебе приданое, на которое направлены все помыслы твоего отца. А если она не в твоем вкусе, ты сможешь купить себе сколько угодно наложниц… Оставь только эту обольстительницу, которая думает лишь о том, как бы вытянуть из тебя золото.
— Ты несправедлива к ней! — вскричал Барак.
Когда приводились другие доводы, он чувствовал, что слабеет, но несправедливость по отношению к Дельфион была невыносима, она задевала его за живое. Он считал, что если не опровергнет наговоры, то будет проклят богом и осужден людьми. И как ни странно, если, встречаясь с Дельфион, он полагал необходимым произвести на нее впечатление своими подарками, то теперь знал, что эти дары не имели никакого отношения к его любви. В его чувстве к Дельфион было нечто такое, что полностью отрицало мир этих людей — его родителей и им подобных, — которые видели в Дельфион лишь распутницу, обирающую молодого глупца.
— Я не могу быть несправедливой к ней, — проговорила его мать, впервые выказывая чувство собственного достоинства. — Даже если бы я плюнула ей в лицо или вырвала у нее глаза, то и тогда я, жена раб Озмилка, не была бы несправедливой к такой женщине.
Барак отпрянул от нее. Страшная злоба к родителям вспыхнула в нем.
— Оставь меня! — вскричал он, не помня себя от гнева.
Мать бросила на него умоляющий взгляд и вышла. Барак снова принялся шагать по комнате, а затем поднялся в свою спальню и отослал слугу. Но он не разделся. Он подождал еще с час, неслышно спустился вниз и осторожно пошел через приемный зал, в котором горел один только мраморный светильник. Когда он приблизился к входной двери, перед ним выросла фигура привратника с кошкой на плече. Барак почувствовал запах дыни, которую тот ел.