Ганнибал
Шрифт:
– Я тогда просто взбесилась, правда-правда. Я что хочу сказать – как же это так случилось, что он оказался возле этой проклятой аптеки, глубокой ночью и пошел против этих двоих подонков, которые его убили… А у него еще заклинило затвор его старого дробовика – и они убили его. Гнусные ничтожества – и убили его. Он сам не знал, что делает. Так за всю жизнь ничему и не научился…
Если б это сказал кто-нибудь другой, она дала бы ему пощечину.
Монстр чуть подвинулся в своем кресле, на какой-то микрон. Ага, вот мы наконец и добрались до сути дела!
Старлинг попыталась поболтать ногами под стулом, как это делают дети, но у нее ничего не вышло – ноги были слишком длинные.
– Понимаете, у него была такая служба, он ездил и делал то, что ему велели, катался по округе с этими проклятыми табельными часами, а потом его убили. А мама все пыталась отмыть кровь с его шляпы, чтобы его в ней похоронили… И кто после этого каждый день возвращался домой? Да никто уже не возвращался. И мы уже больше не покупали «Сноу-Боллз», это уж точно. И мы с мамой убирались в мотелях. А там вечно все оставляли после себя всякую дрянь, презервативы использованные… Его убили, он ушел от нас, потому что он был просто тупарь! Ему бы надо было послать всех этих начальничков куда подальше…
Она бы никогда не произнесла такого вслух, все это были запретные мысли.
С самого начала их знакомства доктор Лектер все время дразнил ее, называя ее отца «ночным сторожем». Но теперь он уже выступал в другом качестве – Лектер-Защитник памяти ее отца.
– Клэрис, но он ведь никогда не желал ничего иного, кроме вашего счастья и благополучия.
– В одной руке благое желание, в другой – дерьмо, какая перевесит? – ответила Старлинг. Старая поговорка, которую она подцепила еще в приюте, в ее устах звучала особенно грубо, однако доктору Лектеру она, видимо, пришлась по вкусу, даже понравилась.
– Клэрис, я хотел бы попросить вас пройти со мной в другую комнату, – сказал он. – Вы повидались с отцом, ваша встреча прошла просто отлично, лучше трудно себе представить. Вы убедились, что, несмотря на ваше жгучее желание, чтобы он остался с вами, он не смог остаться. Он посетил вас. Теперь ваша очередь посетить его.
По коридору в гостевую спальню. Дверь туда закрыта.
– Подождите минутку, Клэрис. – Он вошел в комнату.
Она стояла в коридоре, положив ладонь на ручку двери; потом услышала, как в комнате чиркнула спичка.
Потом доктор Лектер отворил дверь.
– Клэрис, вы знаете, что ваш отец мертв. И знаете это лучше, чем кто-либо другой.
– Да.
– Войдите и взгляните на него.
Кости ее отца были сложены на двуспальной кровати, грудная клетка прикрыта простыней. Эти останки выглядели как барельеф под белым полотном, как лежащая снежная баба, вылепленная ребенком.
Череп, вычищенный мелкими морскими хищниками на мелководье недалеко от дома доктора Лектера, сухой и выбеленный, лежал на подушке.
– Куда девалась его звезда, Клэрис?
– Власти забрали. Сказали, она стоит целых семь долларов.
– Вот что он теперь собой представляет, вот все,
Старлинг посмотрела на кости. Потом повернулась и быстро вышла из комнаты. Это было не бегство, так что доктор Лектер не последовал за нею. Он ждал, стоя в полумраке. Он ничего не опасался, но услышал, как она возвращается, поскольку слушал очень внимательно, как стоящий на страже стада олень-вожак. Она принесла в руке что-то блестящее и металлическое. Значок. Значок Джона Бригема. Положила его на простыню.
– Что для вас значит такой значок, Клэрис? Вы же один такой прострелили, там, в амбаре.
– Для него он значил все на свете. Вот такой он был тупа-а-арь. – Последнее слово она почти промямлила – рот у нее скривился. Она взяла череп отца в руки и села на другую постель. По лицу ее текли горячие слезы.
Потом подняла к лицу подол своего пуловера, как маленький ребенок, закрыла им глаза и зарыдала, горячие слезы капали вниз, шлепаясь – кап-кап! – на пустой череп ее отца, лежащий у нее на коленях, блестела коронка на его переднем зубе. «Я люблю тебя, папочка, ты был такой добрый, ты всегда меня жалел. Это было самое счастливое время в моей жизни!» И это было истинной правдой, точно такой же правдой, что и раньше, когда ее бессильный гнев вырвался наружу.
Когда доктор Лектер протянул ей салфетку, она просто зажала ее в кулаке, так что он сам отер ее слезы.
– Клэрис, я сейчас оставлю вас наедине с этими останками. Останками, Клэрис. Вы можете сколько угодно рыдать и выть, это не поможет, ответа вы все равно не получите. – Он положил ладони ей на голову. – То, что вам нужно от вашего отца, находится здесь, у вас в голове; вы сами в состоянии судить обо всем этом, а не он. Ладно, я ухожу. Свечи вам нужны?
– Да, оставьте, пожалуйста.
– Когда будете уходить, возьмите только то, что вам действительно нужно.
Он сел ждать ее в гостиной, возле камина. Чтобы скрасить ожидание, он играл на терамине, водя руками в его магнитном поле и таким образом извлекая звуки, будто дирижировал сейчас симфоническим оркестром, водя теми самыми руками, что он клал на голову Клэрис Старлинг. Прежде чем закончилась пьеса, он понял, что Клэрис уже некоторое время стоит позади него.
Когда он к ней обернулся, она мягко и грустно улыбнулась ему. В руках у нее ничего не было.
Доктор Лектер всегда и во всем искал стереотип, определенную схему.
Он знал, что подобно любому наделенному сознанием существу, Старлинг сформировалась под влиянием переживаний и опыта, приобретенного в раннем детстве, тех стереотипов и ограничений, через которые она позже воспринимала все после-дующие ощущения.
Разговаривая с нею много лет назад в психушке, сквозь прутья решетки, он обнаружил один очень важный для Старлинг момент – забой ягнят и лошадей на ранчо, где она нашла приют после смерти отца. Бедственное, безнадежное положение этих животных наложило неизгладимый отпечаток на ее характер.